Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Может, это перец чили? — Я вдруг вспоминаю ужасное жжение в глазах и на коже рук, которое началось, когда я готовила ужин.
— Что-что?
— Ну, чили… У вас, кажется, этот перец называют харисса, — поясняю я.
— Вы слишком много его съели? — Врач делает забавную гримаску, выражающую неодобрение и отвращение.
— Нет, нет! Да я бы сгорела заживо! Я его мыла, чистила, шинковала… Целый кулек!.. Да-да, это перец чили, и ничего больше.
— И ты была без перчаток?! — изумляется Ахмед. — Почему ты не надела резиновых перчаток?! — уже кричит мой муж, вероятно считая меня законченной идиоткой.
Доктор приподнимает брови и вопросительно склоняет голову.
— Потому что их не было, — объясняю. — Я спрашивала о них, но мне… не дали. Вот по-че-му! — Под конец я сама уже ору на весь кабинет, делая ударение на каждом слоге.
— Значит, нужно избегать этого. В следующий раз будете знать, — спокойно произносит врач и похлопывает меня по спине. — Было бы жаль, если бы мы потеряли такую красивую женщину.
Ахмед презрительно смотрит на меня, а доктора, моего спасителя, готов испепелить взглядом. Он сошел с ума! Не могу поверить: он ревнует меня даже к врачу, спасшему мне жизнь.
— Одни хлопоты с этой бабой, — бормочет он себе под нос, выходя из кабинета.
Домой он поехал на такси — прямо в пижаме. А мы через два часа уезжаем на машине Самиры.
Утром я сквозь сон слышу гул голосов и суматоху — бо́льшую, чем обычно. Что происходит? Здесь ведь не встают рано.
— Ахмед! Блонди! — кто-то зовет нас снаружи. Помедлив минутку, я неуверенно направляюсь к балкону.
— Что происходит? Вы что, с ума посходили? Еще только восемь утра!
— Собирайтесь, сегодня пятница! Выходной! — кричит Мириам, задрав голову и заслоняя ладонью глаза от слепящего солнца.
Да разве же это выходной? Опять придется готовить, мыть, убирать и бог знает что еще делать. Должно быть, женщины так радуются, потому что у мужчин по пятницам нет предлога, чтобы удрать, и хотя бы один день в неделю они проводят со своими семьями.
— Мы едем на ферму! Будет здорово! — не унимается Мириам. — Спускайтесь вниз и помогите нам собраться, лентяи!
Уже полностью проснувшись, я разворачиваюсь и иду к спящему Ахмеду. После инцидента с перцем чили он перестал со мной разговаривать. Как будто в этом была моя вина! Он молчит уже долго, слишком долго. Исчезает на целый день, а придя домой, избегает меня. Поздней ночью приходит в спальню, ложится спать — и ничего больше. Может, хоть сегодня мы проведем весь день вместе и Ахмед станет прежним? Мне бы очень этого хотелось — его враждебность страшит меня.
— Ахмед, вставай, мы собираемся на ферму, — шепчу я ему на ухо, почти прикасаясь губами.
— Успеется, — бормочет он и переворачивается на другой бок. Мои ласки ему неприятны. — Они еще несколько часов провозятся в кухне и во дворе. Будут без толку бегать, принося каждый раз по одной вещи и забывая о самом необходимом. Это бессмысленно.
— Тогда можно мне еще полежать с тобой рядом? — не сдаюсь я и принимаюсь мурлыкать по-кошачьи: — М-м-м-м…
— Как хочешь.
Что это, черт возьми, значит — «как хочешь»? Вообще-то, это он всегда хотел, я от него отбиться не могла! Я обижаюсь и сержусь.
— Эй, господин муж! — говорю я, обращаясь к его спине. — Не забываете ли вы о ваших супружеских обязанностях?.. Ну что с тобой, Ахмед? — спрашиваю я уже жалобным голосом. — Что я тебе сделала?
— Ничего. — Вздыхая, он поворачивается ко мне. — Просто… кое-что изменилось, — твердо произносит он. В его голосе я не слышу грусти — в нем лишь отчуждение и неприязнь.
— Что изменилось? Быть может, нам удастся это исправить?
— Ты здесь чужая, Блонди, — констатирует он.
Блонди? Он ведь никогда не называл меня так.
— Как это — чужая? — Я не на шутку возмущена. — Я отлично поладила с твоими сестрами. Даже Хадиджа меня приняла.
— Может, я и ошибаюсь, — неуверенно говорит он.
Какое счастье, что мы приехали сюда лишь в гости! Если бы мы остались здесь надолго, наш брак непременно развалился бы… Ахмед впервые со дня приезда все же вспоминает о том, что он мужчина, и неожиданно — после такого прохладного разговора — привлекает меня к себе. Я ощущаю его возбуждение, и меня окутывает блаженное тепло желания.
— Блонди, Блонди… — шепчет мне на ухо он.
Всегда нежный и деликатный в постели, на этот раз он грубо хватает меня за шею, будто котенка или щенка, и переворачивает на живот. Эта поза мне не нравится, я пытаюсь высвободиться, но он прижимает меня к кровати, и я не могу даже пошевелиться. Он входит в меня резко, без всякой прелюдии. Все происходит настолько быстро, что я не успеваю даже запротестовать. Не могу понять, что происходит! Мой дорогой муженек меня попросту трахнул!.. Через мгновение он отталкивает меня, поднимается с постели и как ни в чем не бывало идет в ванную.
Я лежу, поджав ноги к груди, и не могу оправиться от шока. В голове пустота. Кажется, я не в состоянии сдвинуться с места.
— Ах ты развратница! — вопит он, едва выйдя из ванной. — Так и будешь весь день лежать — голой задницей кверху?! — Он набрасывает на меня плед, который накрывает меня с головой, и хлопает дверью.
Мне уже ничего не хочется: ни ехать куда-то, ни общаться с его родственниками. Хочется только одного: сбежать отсюда. Полумрак окутывает мое тело, накрытое пледом и сотрясаемое тихими рыданиями. Я засыпаю, лежа в том же самом положении.
— Мамочка, мамочка! — Марыся изо всех сил тянет меня за руку. — Вставай, вставай скорее, мы уже едем! — возбужденно выкрикивает она. — Почему ты еще в постели? Тебя все ищут!
— Я… сейчас, сейчас. — Не хочется огорчать ребенка, но нелегко и к чему-то принуждать собственное страдающее тело, не говоря уже о раненой душе. — Беги вниз, через минутку я буду.
Марыся быстрее ветра вылетает из комнаты, а я еле волочу ноги в ванную. Голова кружится, приходится прилагать усилия, чтобы устоять на ногах. Мое собственное отражение в зеркале пугает меня: спутанные немытые волосы, опухшие глаза и щеки бледнее мела. Конечно, за пять минут я себя в порядок не приведу, остается сосредоточиться на самом необходимом: быстро принимаю прохладный душ, облачаюсь в легкое платье, надеваю солнечные очки и бегу во двор, откуда доносятся возбужденные голоса.
Пикапы и большие роскошные автомобили стоят с уже заведенными двигателями и включенными кондиционерами в салонах в ожидании своих пассажиров. Шум стоит такой, что трудно понять, кто что говорит.
Детвора взбирается на кузов одного из небольших грузовиков. Там лежат матрасы, стоят канистры с водой; туда же положили еду, и ее снова немыслимо много — ей-богу, таким количеством еды можно накормить целый взвод солдат! Я вижу, как другие дети лет пяти-шести втаскивают на грузовик мою Марысю — кто тянет ее за руку, кто за платьице.