— Вот сейчас лучше держи ее при себе, — кричит мне Ахмед. — Прежде всего нам надо выкурить отсюда скорпионов и змей. Это можно было сделать и раньше, но, разумеется, об этом никто не подумал!

Я вижу, что он опять сердится, но на этот раз, слава богу, не на меня. Марыся ревет в полный голос, и невозможно убедить ее посидеть в машине еще несколько минут.

— Интересно, как мне ее унять?! Ахмед! — беспомощно кричу я. — Почему остальные дети носятся вокруг и никто им этого не запрещает?

— А почему они ехали в кузове, а Марыся нет? — отвечает он с ноткой ехидства, но уже без злобы. — Если ты не в состоянии справиться с одной малюткой, то разве можно запретить что-то такой банде детворы?

Он усмехается себе под нос, утирая пот со лба. Стоит нестерпимая жара — должно быть, более тридцати градусов в тени.

— Марыся, Марыся, кошечка моя, — вкрадчиво начинаю я, но рыдания пока не утихают. — У меня есть для тебя кое-что особенное. — Плач становится тише. — Они этого не получат. — Заплаканные глазки глядят на меня.

— А что?

— Сейчас мама возьмет тебя на ручки, и мы обойдем вокруг всего дома, ладно? — Она немного колеблется, и я кую железо, пока горячо. — Может быть, мы отыщем какое-нибудь сокровище! — Ну все, я своего добилась. — Держи леденец — и в путь!

Дом просто огромен. Хорошо, что перед отъездом я бросила в сумку кожаные кроссовки. Теперь с удовольствием переобуваюсь в них, и мы отправляемся на разведку. Я уже вижу: мне бы здесь понравилось! Да, я смогла бы здесь жить — разумеется, после того как отсюда изгонят скорпионов и прочую нечисть. Дом окружает довольно широкая, метра в полтора, дорожка, вымощенная точно такой же плиткой, что и терраса. Но за долгие годы дорожка обросла травой и кустарниками, которые сейчас, в разгар лета, совершенно высохли и с треском ломаются, стоит на них наступить. С тыльной стороны дома обустроен небольшой дворик-патио, в который можно зайти через ворота в стене, отделяющей его от основного здания. Посреди дворика стоит пересохший маленький фонтанчик, в углу — каменный стол с двумя длинными скамьями, а с другой стороны — гриль из красного кирпича. Все это находится под навесом из деревянных планок, который оброс одичавшим виноградом и напоминает теперь балдахин. Хорошо хоть на виноградных побегах еще зеленеет несколько пыльных листочков! Из самого особняка на патио ведут широкие двери, точно такие же, как и передние. За этими дверьми наверняка находится кухня, но проверить это я пока не могу — они еще заперты, хотя из-за них уже доносятся голоса. Чувствую я и запах дыма. Мы отправляемся дальше, опасаясь наткнуться на какое-нибудь пресмыкающееся, в испуге уползающее в дверную щель.

— Доротка, ты где? — слышу я голос Ахмеда за оградой. — Тебя никакая тварь не ужалила?

Я разворачиваюсь и бегу на его голос, с ужасом глядя себе под ноги.

— Я здесь. Со мной все в порядке.

Подбежав к нему, я в воодушевлении обнимаю его за шею. Марыся висит на мне, словно новогодний шарик на елке.

— Какой красивый дом! — шепчу я, приподнимаясь на цыпочки, чтобы поцеловать его.

Вкус его губ — совсем такой же, как был в Польше, и я моментально забываю обо всех неприятностях, случившихся со мной здесь. Ахмед прижимает меня к себе, я ощущаю его возбуждение. Меня всегда поражало, как быстро он реагирует: одно поглаживание — и он готов. Я так хочу его — нежного, любящего, заботливого! Мы льнем друг к другу, одновременно обнимая Марысю. У меня кружится голова.

— Опасность миновала, — приглушенным голосом говорит он. — Марыся, отправляйся к детям. Давай, беги! — Он ставит дочку на землю и слегка шлепает по попке.

Мне трудно дышать, в глазах темнеет; не знаю — то ли это от жары, то ли от желания, а может быть, от одного и другого вместе. Но где же нам уединиться, когда вокруг такая орава людей?

— Пойдем, кое-что покажу. Тебе понравится, — шепчет он и тащит меня за руку, уводя с дороги на песчаное поле.

Мы бежим, словно ошалевшие; я спотыкаюсь о какие-то невидимые камни, путаюсь в иссохшей траве. Перед моими глазами вырастает бетонный домик без окон и дверей, похожий на кубик. Ахмед направляется к нему. Вдруг он берет меня на руки и пускается бежать стремглав. Пот заливает ему глаза, я целую его покрытое пылью лицо, слизывая соленые капли. Оказывается, у боковой стены домика есть ступени. У их подножия Ахмед ставит меня на ноги, и мы, держась за руки, взбегаем наверх, перепрыгивая через ступеньки. Запыхавшись, добираемся до крыши. Я уже не замечаю, какой оттуда открывается вид, — вижу лишь Ахмеда, а весь остальной мир в эту минуту меркнет. Мы опускаемся на колени на плоской поверхности крыши, тремся телами, срываем друг с друга одежду. Мой муж снова стал самим собой! Я ощущаю его руки на своем теле; его длинные пальцы ныряют в мои потаенные глубины, щекочут и дразнят, доводя меня до безумия. Он касается моих грудей — то нежно лаская, то грубо сжимая их. Я кричу от возбуждения, желая, чтобы он поскорее вошел в меня, но Ахмед не торопится, хотя он очень пылок и возбужден донельзя. Я касаюсь его члена; он испускает стон и дрожит всем телом. Мне нравится ласкать его член; он гладок, словно бархат, и тверд как сталь. Наклонившись, я беру его в рот, пробуя на вкус и щекоча языком. Дольше мы уже не выдержим! Ахмед ложится на шероховатый бетон и сажает меня сверху. Я так горяча и влажна, что он почти незаметно входит в меня и начинает скользить внутри. Поймав ритм, я предаюсь ему; мелкие камушки вонзаются в колени, но я не обращаю на это ни малейшего внимания. Слипшиеся волосы ниспадают на мою шею, а пот с груди капает прямо на его губы. Он нежно берет в рот то один, то другой мой сосок, лаская их языком. Наконец в одну и ту же секунду мы оба экстатически кричим среди безлюдных песчаных просторов. Кажется, весь мир, окружавший нас, исчез: и заросли, и палящее солнце, и всяческие недоразумения. Усталая и счастливая, я ложусь рядом с мужем. Из мелких ранок на коленях сочится кровь, которую Ахмед нежно слизывает, целуя их.

— Прости меня, Доротка. В последние дни я вел себя как придурок, — шепчет он мне на ухо. — Это все потому, что я так долго не был здесь. Я захлебнулся собственным прошлым.

— И ты меня прости. — Повернувшись к Ахмеду, я смотрю прямо ему в его глаза. — Здесь многое так ново для меня. Многого я не понимаю… Должно быть, я и впрямь была не совсем готова к поездке. Слишком мало читала об обычаях, о культуре… Впрочем, в жизни всегда все не так, как описано в научных трудах. В жизни все иначе. Прежде всего интереснее.

— Да что ты… — улыбается он. — Ты ни в чем не виновата. Это я осел.

— Милый, пойми, ты всегда вел себя точно так же, как и все мои знакомые, все поляки, с которыми я общалась. Поэтому я думала, что ты мыслишь и чувствуешь, как мы. — Я говорю искренне, стараясь объяснить ему, что именно повергло меня в шок.

— Доротка, я и уехал отсюда именно потому, что никогда душой не принимал здешних средневековых обычаев, всех этих глупых традиций.

— Но почему тогда…

— Не знаю. Должно быть, я оглупел, — признается он, и на его лице появляется комичная гримаска, призванная выражать сожаление. — Видишь ли, старые друзья… Наверное, я поддаюсь влиянию…