Сзади рухнуло что-то тяжелое. Обернувшись, я увидела Марата, «бегущего» ко мне на коленях.

— Девушка! Постойте! Не уходите! Он же меня убьет! — кричал Марат, стуча лбом об пол. — Виноват! Исправлюсь! Был не трезв! Вспылил!

Дверь приоткрылась, и в проеме показалось суровое лицо Портного. Он кивком головы велел Севе выйти в коридор. Когда за ними закрылась дверь, так и оставшийся на коленях Марат сконфуженно пробормотал:

— И перед ребятами как-то неудобно получилось…

— Ладно, Марат, встаньте, — мрачно сказала я, отходя от него. — И много вы здесь тайских девушек видели? Он их сюда часто водит? Да? А вы оцениваете?

— Этого не было никогда! — вскричал Марат и снова засеменил за мной на коленях. — Именно поэтому я и удивился! Обрадовался даже, можно сказать, за друга! Честное благородное слово!

— Да уж благородное… — произнесла я.

— Если вопросов больше нет, то я пошел, — проговорил Марат, сгибаясь в японском поклоне и пятясь к двери.

Дверь приоткрылась, и я услышала, как Сева, с трудом сдерживаясь, сказал тому, кто стоял в коридоре:

— Только не надо думать, что я трахаю все, что движется. Моя личная жизнь вообще никого не касается!

Он вошел в номер и громко захлопнул дверь.

— Извини, — сказал он мне, пытаясь остыть.

— Просто какой-то итальянский квартал, — сказала я. — Наверное, я пойду…

— Сядь, — поморщился он, как учитель от неправильного ответа.

И тут в дверь снова постучались.

— Хуй из зис? — резко спросил он, вложив свои невысказанные эмоции в кстати подвернувшуюся английскую фразу. Я вздрогнула и покраснела.

Привезли ужин. Мы съели его в обстановке, приближенной к непринужденной.

Потом я позвонила маме и заверила ее, что все у меня хорошо.

Пока я говорила, Сева, наверное чтобы не смущать меня, удалился в душ. Я оптимистично пообещала маме, что скоро вернусь в Питер. Я умудрилась не сказать ей ничего конкретного. Ни про развод, ни про безденежье. Она и так была растеряна. Куда же мне еще ее расстраивать. Надо подбодрить. Я весело попрощалась с ней. Но как только я положила трубку, мне стало жалко ее до слез.

Сева вышел из душа в синем махровом халате. Его темные волосы были мокрыми. Не особо на меня глядя, он неторопливо, с совершенно естественным видом сел на противоположный край кровати, вытянул из-под нее чемодан и наклонился над ним. Мне перестало хватать воздуха.

— Ну все, спасибо, я позвонила, с мамой поговорила, — сказала я бодрой скороговоркой, вытянувшись во весь рост, как салютующая пионерка. — Я пошла.

— Да ну, куда ты сейчас пойдешь, в двенадцать-то ночи, — мирно проворчал он, продолжая возиться с чемоданом, так и не повернувшись. — Оставайся. Кровать в твоем распоряжении. Я посплю на диване…

* * *

На следующий день Сева встретил меня с работы, и мы пошли бродить по городу. Нам было весело. Мы отправились в туристский район Сан-Франциско, который называется Фишермэнворф. Заходили во все магазины подряд. В кондитерском все было сделано из шоколада: шоколадные ботинки, рояли, носы, стрекозы. Повсюду были развешаны, расставлены, размещены сувениры с эмблемой Сан-Франциско. Я подумала, что надо бы купить что-то родителям, так, на память. Потом я надолго застряла перед витриной ювелирной лавки. Мне очень понравились серьги с изумрудами. Уши у меня не проколоты, так что интерес был чисто художественный.

— Смотри, какие красивые, — сказала я Севе, — жаль, что у меня уши не проколоты.

Он с любопытством прикоснулся к мочке моего уха.

— Надо же, а почему?

— У меня подружке Машке в детстве прокалывали, так она ревела. Мне тоже собирались. Но я на нее посмотрела и отказалась.

— Так ей, наверно, иглой, — пожал он плечами. — А надо серьгой.

— Зверство какое-то… Она же тупая! — ужаснулась я.

— Вот именно. Поэтому и не больно. У меня бабка так полдеревни осчастливила. К ней все ходили. А летом, так вообще отбоя не было. Городские все приходили.

Мы пошли дальше.

— А чем бы ты занимался, если бы не прыгал с трамплина? — спросила я его.

— Не знаю… Мне многое хочется успеть. Это если по-настоящему. А так, я — утопист. Я это прекрасно понимаю. Но до сих пор мне больше всего хочется быть королем. Где-нибудь на Севере. В Норвегии, например. Где озера, скалы, океан… Или где-нибудь в Сибири. Ну, в общем, утопия. Можешь не смотреть на меня как на сумасшедшего. Я в курсе… Я никому не говорил. Ты, Кузнечик, первая.

— И зачем тебе королевство?

— Чтобы жить по своим законам. Мне нужно пространство, где законы будут не такими, как в остальном мире. А моими.

— Да уж, утопист… А какие у тебя будут законы?

— Суровые… Боюсь, тебе, Кузнечик, у меня не понравится.

— Что, головы всем поотрубаешь?

— Да нет, что ты! Нет. Суровые, но справедливые. Ну, например, за вранье — розги. У меня все вполне гуманно. Но кому-то, конечно, может не понравиться.

— Ничего себе утопист! Да ты садист какой-то. Гуманно…

— За одного битого двух небитых дают. Народная мудрость, между прочим. И потом, Кузнечик! Очень не люблю, когда врут… Хотя… Я же говорю — утопия. Люди — инертны. Они ищут точку покоя. Сначала жизнь задает им импульс. Школа. Надо. Через не могу. Спорт. Институт. А потом постоянный поиск теплого местечка, желание завалиться на диван. Домик в деревне. Потерянный рай. Созерцание реки времени.

— А надо как? Разве дзен — это плохо? Если бы все доходили до дзена — было бы просто прекрасно!

Мы свернули на улицу, ведущую к отелю «Калифорния».

— Мне почему-то кажется, что мир создан для того, чтобы его прочувствовать, познать. И изменить то, что тебе по силам, к лучшему. Дзен будет после смерти. Или в глубокой старости.

— Ну как его изменить! А главное, куда его менять? Ну что я, например, могу сделать, или ты? Чтобы Россия догнала и перегнала Америку? Все это уже было.

— Ой, Кузнечик! Мне такие слова не очень. Столько в них умудренности опытом. И, кстати говоря, чужим. А на самом деле — это прикрытие для лени. Тебе лень. Вот и все.

— Мне лень, да. Как представлю, что надо сделать, так сразу понимаю, что это невозможно. Только жизнь на это угроблю.

— Ты просто цель назвала неудобоваримую какую-то. Все равно, что жизнь положить на то, чтобы Аня стала такой же, как Маня.

— Ну а к чему надо стремиться?

— Если бы я знал, как надо… По-моему, нельзя бросать учиться. С курса на курс надо переходить всю жизнь. И сессию сдавать. Себе хотя бы. За год. Если изменить ты можешь только себя, стало быть, с себя и начинать. Что? Скажешь, работать не над чем?