Спустя полсвечи примерок и переодеваний Васса убедилась, что монашеская ряса нравилась ей гораздо больше нового наряда. Горб весил изрядно и пригибал девушку к земле так, что невольно хотелось наклониться еще ниже. Походка ее от этого стала шаркающей, а голова опускалась. Довершало образ балахонистое платье, подпоясанное тесьмой. Земар довольно улыбался, скаля не по годам белые зубы.

– Хорошо! Осталось пепла в волосы побольше пустить, да грязь развести.

На это заявление лицедейка лишь печально вздохнула. Становиться сестрой хавроньи как-то не очень хотелось, но седеть и покрываться морщинами по-настоящему Вассарии не хотелось еще больше. «Ладно, перетерплю», – решила для себя девушка.

Цыган же, увидев ее лицо и точно истолковав мимику, как опытная гадалка линии руки, прокомментировал:

– Женская жизнь тем грязнее и порочнее, чем красивее. Утешься тем, что ты сейчас, несмотря на всю сажу и глину на твоем лице, становишься чище, пускай хоть только и душой.

– Да уж, утешение… – ответила Васса лишь для того, чтобы ответить, меж тем старательно посыпая линию роста волос на лбу пеплом.

Прикасаться к белой глине, разведенной напополам с толокном и щепотью сажи, ей не хотелось. Но часто мы делаем не то, что хочется, а то, что должно, ради того, чтобы жизнь наша оставалась жизнью, а не существованием.

* * *

Стражнику, заглянувшему в кибитку, предстала идеалистическая картина: милая, чуть крупноватая в кости, но жилистая фьеррина, явно засидевшаяся в девичестве, мирно вышивала на пяльцах. Ее рыжие локоны, уложенные в замысловатую прическу, ниспадали каскадом на плечи и неестественно прямую спину. Лицо, набеленное и нарумяненное в меру, подведенные сурьмой глаза. Единственное, что портило впечатление – взгляд. Так обычно рачительная хозяйка смотрит на таракана, невесть откуда взявшегося на кухне, размышляя, как бы поаккуратнее снять с ноги тапок, чтобы успеть пришибить усатую заразу, пока та не удрала.

Другая, сидевшая в кибитке, ничем не привлекла внимания служивого. Разве что горб, слегка перекошенный и оттого еще более безобразный. А так – серая, блеклая старуха с морщинистым лицом. На ее фоне рыженькая казалась вдвое краше.

Вдоволь налюбоваться фьерриной охраннику не дали. Помимо двух дам в кибитке было еще полдюжины цыганок всех возрастов. Эти для бравого блюстителя порядка были все почти на одно лицо. Чернявые, бойкие. Различались лишь возрастом: кто с подписью времени в висках или молодые зубоскалки, а двое даже в рубахах и портах – не доросли еще до юбок. Они враз заголосили на жуткой смеси языков и интонаций.

Стражник напоследок еще раз окинул взглядом рыжеволосую. Он знал, что брать взятки – грех, но не брать – искушение. Причем в данном случае весьма сильное, и побороть оное ему будет невозможно, а потому протянул незаметно руку, в ладонь которой Земар вложил злотый.

Старый цыган помнил, что говорил ему как-то один бургомистр (позднее, кстати, сосланный за мздоимство на каторгу): «Большие и маленькие взятки брать страшно, но маленькие еще и противно». Потому на подмазку и не поскупился. «С меня не убудет, в городе наворуем-нагадаем в сотню больше. А вот сделать так, чтобы эти двое прошли, надобно – кровь из носу», – решил для себя цыган.

Меж тем блюститель порядка запахнул полы кибитки и дал знак своему напарнику, чтобы тот пропустил табор в город. Колеса заскрипели, вторя заунывному пению ветра. За стенами Армикополя их стон влился в городской шум, смешался с гомонящей толпой, прибился к базарному говору, растворился в трескотне зазывал.

– А почему на улицах так людно? – Любопытный нос Вассарии выглянул из-за полы кибитки.

– Эй-ней, дак это же город, который никогда не спит, иль не слыхала? – хитро усмехнулась цыганка. А сейчас еще и время Мирма – праздника воев и сильных мужей.

Что-то в голосе старой плясуньи дорог насторожило девушку, но что именно, она понять не смогла. Наконец кибитка остановилась, и Земар, заглянувший внутрь, скомандовал:

– Приехали, красавицы.

Илас, по старой памяти решивший спрыгнуть, задрал юбку так, что мужчинам, шедшим неподалеку, грозила скоропалительная смерть по причине вывернутых шей: так они крутили головами в попытке рассмотреть стройные ножки рыжеволосой фьеррины. Исполнить акробатический этюд «полет благородной госпожи» Иласу не дала лицедейка, ухватив его за рукав. С причитанием:

– Убьешься ведь, деточка! – Васса с реакцией борзой вцепилась мужчине в локоть. И уже шепотом присовокупила: – Сдурел? Ты де-вуш-ка!

А потом сама, спиной вперед и кряхтя на каждом вздохе, начала спускаться. Получилось весьма жизненно. Во всяком случае, Илас постарался взять на вооружение: «держать лицо», даже если чужаки лишь вдалеке.

Неправдоподобно охая и благодаря писклявым голоском Земара, решившего помочь «фьеррине», Илас наконец выбрался из кибитки, в которой давилась от смеха цыганская братия.

– Ну все. На этом наши пути расходятся. – Земар внимательно посмотрел в глаза лицедейке. – Держи на память. Мне кажется, ты на нее чем-то похожа.

Маленький цилиндр с мизинец толщиной, зауженный посередине. Не драгоценный, но значимый. Долли… Васса задумчиво вертела фигурку в пальцах. Без нее не принимают ставки. Ее положение на поле определяет, кто выиграл, а кто зеро. «Что хотел сказать Земар?» Спросить девушка уже не успела. Цыган, повернувшись к ней спиной, зашагал прочь, давая понять, что прощание окончено.

– Пошли уж… Урсула, – придуманное для лицедейки имя Илас протянул нараспев и насмешливо.

– Да, госпожа Энгриберда. – Лицедейка словно смаковала сказанное. – А тебе идет, может, оставишь?

Сузившиеся глаза «фьеррины» были красноречивее слов, но девушка храбро подошла поближе и примирительно сказала:

– Постараюсь исправиться, но прости, так и тянет… – и, не выдержав, все ж таки добавила: – Ты в этом наряде такая милашка…

За что и схлопотала тычок локтем. Весьма чувствительный. Коней решили оставить в таборе: в городе с ними больше мороки. Рыжеволосая фьеррина и ее старуха-компаньонка пешком двинулись к центру города. О том, почему так хитро улыбалась в кибитке цыганка, стало понятно по числу праздных гуляк.

– Как мог… ла, – поправился Илас в последний миг, – забыть. На Мирм проводят кулачные и не только бои. Влипли.

– Почему? – Васса, которая слышала об этом празднике, но в Тивоне оный не отмечался, не понимала причины удрученного взгляда спутника.

– Мужиков полно. Напьются и начнут цепляться.

– Откуда знаешь? Может, не будут? – поинтересовалась девушка.

– Будут-будут. Я-то знаю.

– Потому что сам такой? – Ехидство, словно охочая до сплетен кумушка, почуявшая скандал (и как бы ее ни выпроваживали, находившая предлоги, чтобы остаться), никак не желало покидать лицедейку.

– Не-е-ет! Потому что голова на плечах есть. И я ей думаю, а не как некоторые… – Илас скосил глаза на фьеррину весьма завлекательного вида, аккурат шедшую навстречу, и смягчил окончание резкого ответа: – Которые используют ее только для прически.