Васса, сочтя за благо промолчать и искренне сожалея, что под рукой нет самого эффективного регулятора межличностных отношений – лома, больше не говоря ни слова, похромала рядом.

Сперва девушка опасалась, что Илас не сможет изобразить фьеррину благородных кровей. Но блондин так правдоподобно морщился, с надменностью взирал на уличную суету, брезгливо подбирал юбки. Не из чистоплотности – просто мешали они его размашистому шагу, невольно сковывая, но прохожим то было неведомо. Так обливал презрением с интересом косящих на рыжеволосую прелестницу герров, что Васса успокоилась. Зря.

Маришеку было хорошо. Да что там хорошо, здорово и привольно ему было. Теща вместе с жинкой и спиногрызами аккурат накануне Мирма, оставив муженька без пригляду, отбыли, чтобы приложиться к мощам Акуна-пророка. Их привезли седьмицу назад в Армикопольский храм.

Маришек и воспользовался оказией. Прямиком с работы он заглянул в кабачок «Ciтно и храпно» (что означает данное название, знал точно лишь хозяин заведения, и когда его спрашивали, лишь загадочно улыбался, демонстрируя отсутствие парочки зубов и обломанные левые клыки). Впрочем, на качество местного пива имя кабачка не влияло. Маришеку пенное тут нравилось: забористое, ароматное да с бесплатными пузатыми семками, плошка которых полагалась любому посетителю после двух заказанных кружек.

Единственное, что мешало завсегдатаю сего места окончательно расслабиться – это рабочая форма, которую Маришек поленился переодеть по дороге с работы. Его хозяин, владелец суконной лавки, считал, что негоже рабочим, пусть и ворочающим тюки и рулоны с тканями, ходить в рванине, и пошил всем из дешевого серого полотна кафтаны и штаны. По жаре в них прели, по холоду мерзли, но носили, терпя причуды старика, платившего изрядно. Удручало рабочих еще и то, что в этакой амуниции издали их принимали за шептунов, а то и вовсе дознавателей мелкого ранга.

Кружка пустела. Семечки, лежащие в плошке, которую последний раз не мыли никогда, а потому с ее краев можно было грязь ногтем соскребать, тоже заканчивались. Маришеку становилось все грустнее. Но тут двери распахнулись, явив мужчине двух его «коллег». Они были уже принявши и веселые, а потому, завидев третьего, присели за маришеков стол.

Если собираются трое, грешно упускать вечер. Выпили по первой, работяг потянуло спеть, но порыв души грубо оборвал кулаком кто-то с соседнего стола. Поскольку кулак и его обладатель габаритов были внушительных, троица сочла за лучшее еще раз выпить, а не ввязываться в драку. Поле второй Маришек захотел станцевать гутарную, но сопивники уговорили его обождать малёк и выпить по третьей.

После третьей Маришек благополучно забыл о танцах. Ему захотелось другого… дамского и непременно возвышенно-благородного. Поскольку принимали на грудь все трое одинаково, то и кондиция была у всех сходной. Стремление к прекрасному было одобрено и поддержано, а посему троица зигзагами направилась вон из кабачка на поиски главной из мужских слабостей.

Рыжеволосую фьеррину первым увидел Маришек. Понравилась ему чертовка. Высокая, с внушительными достоинствами. В лицо он не всматривался. Да и зачем? Наверняка красавица – с такими-то прелестями. Кабацкие товарищи оценили вкус Маришека, одобрительно заулюлюкав. Решив, что ни в кои веки не отпустит даму, столь быстро и безоговорочно взявшую его сердце в плен (жена, дети и теща были забыты, будто их и вовсе на свете не было), он решительно начал ухаживания. О том, что оные идут в разрез с общепринятыми, мужчина не задумывался.

Язык Маришека редко подводил даже во хмелю, а потому зычный крик получился на удивление ясным. Будто и не вусмерть пьяный кричит, а заядлый трезвенник, чтящий все хогановы заветы, в том числе и «не усердствуй в возлиянии».

* * *

Свист, улюлюканье, шум и крик: «Лови их!» – заставили и лицедейку, и Иласа внутренне вздрогнуть.

«Думай, Васса, думай! Навряд ли это по твою душу…» – лихорадочно размышляла девушка. Тем временем, распихивая толпу, в их направлении активно продвигались несколько человек в безлико-серой форме.

Мысли Иласа отличались нецензурным обилием и разнообразием, но сводились к одному: «Не попасться дознавателям!» В том, что это именно они, блондин был уверен. К тому же предполагаемого воришки, который несся бы в авангарде, и кому могли бы быть адресованы эти крики, не наблюдалось.

Блондин решил, что даже если эти крики не про них, лучше перестраховаться. Знамо: береженого Хоган бережет, а не береженого конвой стережет. Поэтому, схватив свою «компаньонку» под мышки (благо разница в росте это позволяла: горб согнул Вассу чуть ли не вдвое), толкнул в ближайшие обманчиво гостеприимные двери.

Накурено в зале было так, что запахи чеснока с селедкой казались изысканными ароматами. Впрочем, мужчин, здесь собравшихся, это ничуть не смущало. Толчея, крик, потные, разгоряченные хмельным и азартом болельщики, которым неведома усталость. Еще бы, гроши же на кону! Выиграешь – можно аж неделю не работать (о том, что в случае проигрыша нужно будет эту же неделю пахать за двоих, собравшиеся в основной своей массе не думали).

Илас сцепил зубы и начал активно работать локтями, пробираясь к противоположному выходу. По тому, насколько активно и целеустремленно двигался мужчина, Васса решила, что обстановка для него не внове и не удержалась от неуместного вопроса:

– Что здесь такое?

– Бои. Почти без правил, – отмахнулся блондин от лицедейки, как от надоедливого зазывалы, что тянет заглянуть в лавку «с самыми лучшими товарами в империи».

Но любопытство было превыше осторожности, и девушка задала следующий вопрос:

– Почему почти?

Решив, что проще ответить (эта пока не выспросит все, не успокоится), Илас пояснил:

– Правило одно. Не смог встать или умер – значит проиграл.

– И ты делал здесь ставки?

– Нет. Я дрался. – Мужчина особенно сильно дернул лицедейку за руку, не то побуждая двигаться проворнее, не то вымещая злость.

Приграничье. Из развлечений там были выпивка, драки, дурман. Женщин мало. И либо они при ком-то, либо настолько ничьи, что Илас не искал их общества. Над ним сначала (пока не стал на проклятых мракобесами землях своим) за эту странность втихаря посмеивались, считая глупцом и евнухом, чурающимся дам, пользующихся широкой популярностью среди мужчин. А ему просто было противно оказаться трехзначным порядковым номером в списке таких вот фьеррин. Кому-то это не нравилось, задирали, подначивали: «Голубая кровь, ставит себя выше остальных…»

Драки вспыхивали часто. Сходились врукопашную меж собой и солдаты, и офицеры. Командиры не разнимали свары, считая, пусть лучше подчиненные спустят пар сейчас, чем злость будет застить им глаза в бою. А так – разобьют друг другу носы, потом же, за кружкой ядреного самогона, что горит синевой, и помирятся, не будут таить за пазухой невысказанное. На боях этих, которые не разнимали, остальные тут же об заклад и бились. Ставили кто деньги, кто смены в дозоре.