– Правда. Комната тщательно охраняется, чтобы пророчества старца, которые еще предстоит разгадать, не попали в руки врагов России. Иначе враг может дать такие толкования, что России будет нанесен немалый вред.

Они умолкли. Пространство между шатрами, окруженное прозрачной металлической сеткой, было пустым. Бурьян был тщательно выкошен. На скамьях расселись зрители, принимая от слуг бокалы с охлажденными фруктовыми соками. Зеркальцев видел Лагунца, который вновь надел свою княжескую ленту. Голосевич серебрился своим царственным лицом. Отец Антон солидно разглаживал рыжую бороду. Макарцев что-то втолковывал графу из МВД, который слушал его с упрямым несогласием.

Внезапно в небе послышался стрекот. Над полем появился тихоходный биплан, который стал совершать круги. От самолета отделился темный комочек, полетел к земле, над ним раскрылся полосатый парашют, и все наставили бинокли и лорнеты на парашютиста.

– Это опять наш губернатор дурит, – неодобрительно заметил Степов. – Видать, «конкретные товарищи» велели ему народ позабавить. А ведь он каждый раз головой вниз приземляется. Сколько можно?

Опасения Степова оправдались. Парашютист приземлился на голову. Его поволокло по бурьянам, и он лежал без движения под пузырящимся куполом. К нему поспешили на помощь, распутали стропы, стали приводить в чувство, пока наконец он не поднялся и, хромая, не пошел к трибунам.

На площадку вышел герольд в клетчатых чулках, коротком плаще и малиновом берете. Поднес к губам золотистый горн, и поле огласилось боевыми медными звуками, от которых затрепетали сердца. Из красного шатра вышел жокей, похожий на хоккеиста, в кожаных гетрах, наколенниках, решетчатой маске. На длинном поводке за ним следовала собака – белый бультерьер цвета морской свинки, криволапый, с набрякшими мускулами, обрезанными ушами, в которых розовело нутро. В его костяной голове смотрели исподлобья свирепые, налитые кровью глаза. Губы свисали черной бородавчатой бахромой, среди которой иногда появлялись мокрый красный язык и острые, как сабли, клыки. Бультерьер хмуро и зло оглядел толпу, которая приветствовала его свистом и аплодисментами.

– Этот пес символизирует премьера Евгения Ростиславовича Хлебопекова, – пояснял Степов. – Многие из присутствующих делают на него ставку. Другие же, напротив, уповают на победу Льва Даниловича Арнольдова.

– А вы? – спросил Зеркальцев.

– Я верю предсказаниям старца.

Между тем растворился зеленый шатер и из него появился второй жокей, держа на поводке вторую собаку. Это был бультерьер грязно-серого цвета, покрытый черными кляксами, как камуфляжем. Его шея набухла от мышц. Толстые короткие лапы упруго поддерживали кургузое тело, похожее на авиабомбу. Глаза с вывороченными веками налились красным, как два стакана крови. Он часто дышал, и казалось, из слюнявой пасти излетает лиловый огонь.

Его приветствовали ревом и свистом. Было видно, что у него немало сторонников, как, впрочем, и у реального Льва Даниловича Арнольдова, сумевшего своими либеральными обещаниями склонить на свою сторону значительную часть общества. Зеркальцева поразило, что у обоих псов семенники набухли так, что напоминали клубни под лосинами светлейшего князя.

Псы увидали друг друга, жутко оскалились, издавая рокот танковых двигателей. Жокеи спустили их с поводков, отскочили. И собаки, толкаемые ненавистью, ринулись навстречу друг другу.

Они столкнулись, как сталкиваются лоб в лоб два грузовика. Захрустели кости, затрещала лопнувшая кожа. Клыки стучали, как отбойные молотки. Из царапин и ран хлестала кровь. Это первое столкновение было подобно предвыборным дебатам. Арнольдов защищал права человека, призывал реформировать судебную систему. А Хлебопеков обещал усилить армию и добиться подотчетности губернаторов. Позиции второго казались сильнее. Арнольдов не выдержал натиска и побежал, огрызаясь, сбрасывая со спины наседавшего Хлебопекова. Покрывая друг друга ранами, они не оставляли полемики. Волоча клок содранной кожи, истекая кровью, Арнольдов продолжал настаивать на правовом государстве и десталинизации. Хлебопеков, с перекусанной лапой, хромая, гнался за врагом, обещая запустить «Булаву» и реанимировать группу «Любэ». Они поднялись на задние лапы, и казалось, обнимают друг друга, как в добрые времена, когда Хлебопеков передавал свое президентство испытанному и верному другу, не догадываясь о вероломстве последнего. Но их объятия были объятиями смерти. Они одновременно вонзили клыки в сонные артерии друг друга и стали сжимать челюсти, мощные, как медвежьи капканы.

Было видно, что в ход пошли последние аргументы. Арнольдов был готов выкатить на бывшего друга страшный изобличительный компромат. Хлебопеков, приготовив домашнюю заготовку, был готов предъявить публике огрызки ногтей, который стриг ему Арнольдов. Но силы их покидали. Глаза мутнели, становились оловянными, и скоро оба, бездыханные, упали на скошенный луг. Жокеи пытались разъять их окаменелые челюсти, пытались спасти их жизни. Но обе собаки в агонии дергали задними лапами, и из-под обоих текла мутная жижа.

Трибуны ревели. Через сетку летели стодолларовые купюры. Отец Антон, разгоряченный, как юноша, кинул на луг часы стоимостью в сто тысяч долларов. Начальник таможни швырнул золотой перстень. Обе Алевтины перекинули на луг свои туфли на высоких каблуках от Трусарди.

Бой был закончен. Мертвых собак, не разнимая, связали кожаным ремнем.

– На кого у нас вешают всех собак? – с хохотом прокричал Лагунец.

– На губернатора! – отвечали «конкретные товарищи» с золотыми цепями.

Мертвых псов навьючили на бедного губернатора, и тот, прихрамывая, через силу, повлек животных в соседний овраг.

Общество покидало трибуны, благо рядом в поле уже горели костры, дымились мангалы, и из жертвенного мяса, над которым была прочитана молитва очищения, готовили шашлыки.

Недалеко от Зеркальцева двое «конкретных» пили водку и сгладывали куски сочного мяса прямо с шампуров, которые им подносил услужливый губернатор.

– Такой хороший был с утра день. Ни одного трупа. А тут на тебе, сразу два, – говорил первый, принимая от губернатора шампур.

– Да ведь трупы не человечьи, собачьи, – отвечал второй, погружая зубы в коричневое мясо.

– А мне собак больше, чем людей, жаль, – сказал первый и выпил водку. На его шампуре оставался еще один несъеденный кусок, и он вернул шампур губернатору. – На, подкрепись. Чтобы лучше черепушка срасталась.

Губернатор поклонился и стал откусывать от мяса маленькие кусочки, продолжая благодарно кланяться.

Зеркальцев заметил, что по его расцарапанному лицу сочится кровь.

– Позвольте, – произнес он, достал чистый носовой платок и бережно отер кровь с лица губернатора. И в ответ на него глянуло измученное, печальное, затравленное лицо несвободного человека, тронутого почти до слез оказанным вниманием.

Когда шашлыки были съедены и общество собиралось в обратный путь, к Зеркальцеву подошел Лагунец, приобнял его: