Брат Мир-Зафарджуйан простонал: «Не просите у них ничего!». Он непрерывно произносил молитвы и проклинал Саддама. Прижав ладони к его животу, я смогла немного ослабить кровотечение. Мои манто и макнаэ пропитались кровью этого брата-ополченца. Я чувствовала себя ужасно. Недалеко от нас я увидела один из домов Фастер Вилер[81] с открытой дверью. Я сказала сестре Бахрами: «Я хочу зайти в этот дом, может, я смогу найти кусок чистой материи и антисептические средства, чтобы перевязать рану».

Сестра Бахрами ответила: «Это опасно! Там могут быть размещены иракские военные».

Я вернулась и заглянула в яму, где находились братья. Взволнованные взгляды всех по-прежнему были устремлены на нас. Благородство и достоинство, излучаемые их глазами, подарили мне чувство безопасности. Я встала, чтобы зайти в дом, но в этот момент брат Мир-Зафарджуйан что-то прошептал. Его голос был уже еле слышен. Мне пришлось напрячься, чтобы расслышать, что он говорит. Он повторял: «Не ходите никуда, здесь небезопасно».

Я почувствовала гордость от того, что голос раненого, распростертого на земле ополченца все еще источает мужество и достоинство, и с удвоенной энергией стала хлопотать для того, чтобы он остался в живых. Я показала свои окровавленные руки иракскому солдату, стоявшему над нами, и дала ему понять, что мне нужно вымыть руки. Я зашла в дом. За дверью на вешалке я увидела большое белое полотенце. Я схватила его. Солдат понял, что мытье рук – это повод, однако, в силу ли своей гуманности или впечатления, под которым он оказался от моих действий, он не подал вида, что обо всем догадался.

Я не видела иракского солдата, я видела только дуло его автомата, которое двигалось синхронно с нашими перемещениями. Я с трудом обвязала раненому брату живот полотенцем. Он потерял столько крови, что его тело стало вялым и тяжелым, а губы пересохли, и он постоянно просил воды. Сестра Бахрами сказала иракскому солдату: «Воды, воды!» Мир-Зафарджуйан снова повторил: «Не просите у них ничего – они грязные люди».

На дне фляжки еще осталось немного воды. Я поднесла фляжку к его рту и смочила ему губы водой. Я спросила его: «Сейед, у тебя есть ребенок?» Утвердительно кивнув, он произнес: «Да». Казалось, он хочет поговорить о своей дочери. «Ее зовут Сумайя», – сказал он. В этот момент по его щеке медленно скатилась слеза. Я разозлилась на себя: мало того, что я не смогла остановить у него кровотечение, еще и заставила его вспомнить о дочери. Он с трудом держал глаза открытыми. С еще большим усилием он произнес: «Скажите моей дочери Сумайе, что ее отец умер смертью мученика с открытыми глазами и достиг своей мечты». Эти слова заставили дрогнуть и облиться кровью мое сердце. В этот момент тишину нарушил гул нескольких приближавшихся самолетов. Пленные братья, находившиеся в яме, обрадовались – они подумали, что летят наши, чтобы освободить нас.

Я обратилась к Мир-Зафарджуйану: «Сейед, ты – ополченец, тебя ждет столько людей! Мы ведь не на иракской земле, мы – на территории Ирана. Через несколько часов придут наши войска и освободят всех нас. Мы вернемся домой, и ты сам сообщишь новость о нашей победе Сумайе и ее матери». – «Будь проклят Саддам!», – ответил он. Услышав, что он насылает проклятия на Саддама, брат, который был ранен в глаза, сказал: «Сейед, они понимают, что ты говоришь, будь осторожен!». Однако тот снова, еще громче, произнес из самой глубины души: «Пусть будет проклят Саддам!»

Белое полотенце, которое я положила на его рану, пропиталось кровью. Перекладывать полотенце было очень сложно.

«Скорая помощь» приехала примерно через три часа. Медики сначала направились в сторону братьев, которые находились в яме, они перенесли в машину тех, у которых имелись ранения головы, лица, рук и ног, а после всех пришли к Мир-Зафарджуйану. Я попросила носилки, но мне ответили, что он должен сесть в машину сам. Я не понимала, как может раненый, который не в состоянии даже держать глаза открытыми, самостоятельно забраться в машину «скорой помощи». Никто не обращал внимания на мои настоятельные просьбы принести носилки. Машина приехала без носилок и без каких-либо средств оказания первой помощи. Тогда я еще не знала, с каким врагом мы имеем дело.

Иракцы стояли, уперев руки в бока, и говорили: «Положите его в машину». Мы с сестрой Бахрами, как ни старались, не смогли поднять его с земли. Увидев эту сцену, все пятеро раненых, уже севших в машину, вышли из нее и поспешили нам на помощь. Общими усилиями мы подняли ополченца и уложили его в машину. Я снова поправила полотенце на его ране и обратилась к одному из братьев, сидевшему рядом с ним: «Это – ополченец Сейед. Ради Всевышнего, я прошу тебя, положи руку на его рану и надавливай на нее, чтобы уменьшить кровотечение, чтобы он доехал до больницы живым».

В последний раз я положила руку на его рану и прочитала молитву. Он открыл глаза и произнес: «Сестра, это – путь Зейнаб и Сейеда аш-Шохада». Кровь застыла в моих жилах. Его высказывание прозвучало очень вовремя. В те минуты отчаяния и неверия я нуждалась в том, чтобы кто-нибудь сказал мне: «Это – путь Зейнаб и Сейеда аш-Шохада, яви терпение!».

Я очень старалась остаться в машине «скорой помощи» вместе с братьями и проводить их до больницы, однако под давлением наставленных на меня дул автоматов иракцев и просьб братьев я покинула машину. Мои настойчивые просьбы увезти раненного в глаз брата тоже остались без внимания.

Когда я вышла из машины, иракский солдат снова толкнул меня дулом автомата в сторону раненного в глаз брата. За эти несколько часов баасовцы так часто толкали и били нас дулами своих автоматов, что у нас заболели кости. Я хорошо запомнила последнюю сцену, произошедшую в тот момент, когда я выходила из машины и дверь закрывалась.

Я видела в машине «скорой помощи» юношу, которому на вид было лет двадцать. У него было огнестрельное ранение в левую ключицу. На юноше была белая майка. Он был среднего роста, с черными глазами. На правой руке молодого человека, которую он подвязал к шее при помощи ремня, я увидела татуировку, изображающую Рустама и змея. Я старалась запомнить лица, которые вижу, но за последние часы увидела столько разных лиц и образов – наших и вражеских, что при всем желании не могла запомнить их все.

Я вернулась к сестре Бахрамм и раненному в глаз брату. Лицо и глаза парня были залиты кровью. Когда он опускал голову, кровотечение усиливалось и сопровождалось страшной болью. Он ничего не видел. Мы с сестрой Бахрами сидели возле него. Я сказала ему: «Прочитай молитву, чтобы твоя боль утихла. Почему ты не подошел и не попытался сесть в машину “скорой помощи”, чтобы вместе с другими отправиться в больницу? Ты можешь лишиться глаз». – «Это не было целесообразно», – ответил он. «Почему? – удивилась я. – Разве это не было лучше, чем остаться здесь? Здесь нет даже элементарных средств для оказания первой помощи. Мы вынуждены останавливать кровотечение нажатием рук».

«Вы попали в плен вместе?», – спросила я. Он ответил: «Я, Мир-Зафарджуйан, Маджид Джалал-ванд и Абдулла Бави были вместе».