Мы с Марьям прижались к доктору и не отходили от него ни на шаг. Я сказала: «Доктор – наш отец, и мы ни при каких обстоятельствах не расстанемся с ним». Один из солдат, который был курдом и хорошо знал фарси, сказал: «Мы с доктором пойдем вперед, а вы идите за нами».

«Нет, мы с доктором пойдем вместе», – возразила я.

Это была длинная ночь. Казалось, утро не собирается наступать, как будто оно где-то застряло. Время шло, а темнота ночи не проходила. Я посмотрела на звездное небо. И задумалась: какую долю уготовили мне эти звезды, сулящие всем свет и ясность утра?

Я сказала: «Доктор, мне кажется, у них грязные сатанинские мысли. Вы как думаете?»

Он ответил: «Вы только совершайте намаз, и ночь пройдет, и наступит утро».

Мы совершали намаз, а они смотрели на нас. И понемногу на смену ночи пришла белая пелена, предвещавшая скорое наступление утра. Но все же до наступления утра еще оставалось время. В руках у баасовцев было столько провизии, съестных припасов, орешков и сладостей, будто они были гостями на каком-то торжественном приеме. Для того, чтобы возбудить наш аппетит и вынудить нас попросить у них что-нибудь поесть, они устроили перед нами представление «жвачные во время кормежки». Закончив трапезу, они бросили пустые банки из-под консервов на землю. Ветер носил их мусор из стороны в сторону. Я заметила, что на упаковках продуктов, которые съели баасовцы, были надписи на персидском, то есть они были иранского производства. У нас не было желания есть, несмотря на то, что мы ничего не ели с утра прошлого дня.

Я спросила: «Доктор, что здесь происходит? Эти банки и коробки – иранские».

Доктор ответил: «Наверняка это был груз одной из машин, которые они останавливают на дороге – провизия для фронта».

Утро 16 октября было наполнено шумом баасовских машин и новых потоков иракских военных, устремившихся на эту же трассу с севера Хоррамхашра. Днем ранее, с самого рассвета до захода солнца, мы были свидетелями взятия в плен разных групп людей. Меня и Марьям переместили в ту яму, в которой держали до этого братьев. Доктор Азими сидел один на земле и ждал, когда его отправят в больницу.

В восемь часов утра баасовцами была схвачена группа из шести братьев – стражей Корпуса. По их поведению было ясно, что они были застигнуты врасплох. Их, подобно мячам, бросили в нашу яму. По прошествии некоторого времени, когда между нами установилось доверие, мы обменялись с ними информацией.

Мы спросили:

– Откуда вы были командированы?

– Из Корпуса Омидийе.

– Мы – сотрудники Красного Полумесяца и, возможно, будем вскоре освобождены.

После этих слов двое из братьев, которые были семейными, сняли со своих пальцев обручальные кольца и отдали их нам со словами: «Если вас освободят, передайте эти кольца в Корпус Омидийе. По ним наши семьи опознают нас».

В надежде на то, что нас освободят, одно из колец взяла Марьям, а второе – я. Интенсивность столкновений и пленения наших войск была больше, чем в предыдущий день. Однако никто из тех, кого брали в плен, не расстраивался, словно думая, что впереди лишь краткосрочное, временное путешествие.

С каждым часом к нам прибавлялись все новые и новые лица. Братьев из Корпуса стражей и ополченцев поместили в той же яме, рядом с нами, а остальных оставили стоять у стены. Около десяти утра в нашу яму, подобно стреле, выпущенной издалека, был брошен худощавый высокий юноша с волосами каштанового цвета. Нижняя часть его лица была окровавлена. Он производил впечатление деревенского человека, имел широкое лицо, а его губы застыли в какой-то странной улыбке. Ни у кого из нас не было платка, чтобы дать ему. Он вытер свои окровавленные губы краем рукава и присел. Вслед за этим юношей, который, вероятно, был пастухом, в нашу яму спустили не меньше полусотни овец с колокольчиком на шее у каждой. С того момента в какую бы сторону мы не повернули голову, мы видели перед собой морды этих овец, которые к тому же извергали на нас свои фекалии и беспрерывно блеяли.

Спустя тридцать часов голода и жажды мы попросили пить, и баасовцы принесли один стакан воды, из которого каждый из нас, будучи окружен целой отарой овей, отпил один глоток.

Метавшиеся из угла в угол и тревожно блеявшие овцы успокаивались и стихали сразу же после того, как их хозяин проводил рукой по их головам и спинам. Один из братьев Корпуса Омидийе спросил его: «Как тебя зовут, брат? Кто ты по профессии?» Юноша ответил с предельной простотой и искренностью: «Меня зовут Азиз, я – пастух из Кашана. Вчера я двинулся в путь из Кашана. В нашей округе каждый, кто хотел помочь нашим бойцам, пожертвовал на нужды фронта несколько овец. Я был на пути в Абадан, когда меня схватили. Стадо уставшее и голодное. Эти овцы не выдерживают здешнюю жару. Хорошо, если бы дали немного воды и травы этим бедным животным».

С присущим ему приятным кашанским выговором и предельной наивностью он спросил: «До каких пор мы будем находиться здесь? Если хотят, пусть оставят нас здесь, но пусть быстрее доставят овец на фронт для борющихся братьев».

По-видимому, он пребывал в своем, совершенно обособленном мире. Он хранил в памяти сведения о каждой своей овечке и знал характер любой из них. В этот момент мимо прошел офицер, который в самом начале нашего пленения спрашивал нас о том, военные мы или гражданские лица. Увидев нас среди овец, он изобразил на лице презрительную ухмылку и сказал пару слов, смысла которых я не поняла.

Другой офицер, у которого на погонах было больше звезд, внезапно обратился ко мне и приказал мне выйти из ямы.

Я сделала вид, что не слышу его, и вдруг он закричал: «Животное, я с тобой разговариваю!»

Я вышла из ямы. Джавад стоял рядом с ним и переводил ему. Он сказал: «У себя в Ираке мы с уважением относимся к генералам, вы – наши гости».

«Именно поэтому вы держите нас вместе с овцами?» – спросила я. Он ответил: «Нет, генерал. Мы думали, что завладеем Хузестаном до завтрашнего дня, поэтому не стали переводить вас в другое место. А сейчас пришел приказ относительно тебя и твоей сестры». Я с надеждой подумала, что это как раз реализация той самой международной конвенции, о которой говорил доктор.

«Согласно международным Женевским конвенциям, каждая из нас может освободить двоих раненых», – сказала я.

Он ответил: «Отлично, ты осведомлена и о международных конвенциях, устанавливающих правила ведения войны».

Мы с Марьям вышли из общей массы пленных и сели в машину, однако каждая из нас предпочла бы находиться среди овец, чем среди волков. Прежде чем сесть в машину, мы, после некоторых колебаний, положили кольца, отданные нам братьями Корпуса Омидийе, на землю Ирана в надежде на то, что их найдет кто-то из наших, потому что мы допускали возможность того, что иракцы отберут их у нас.

Чем дальше двигался наш автомобиль, тем более незнакомыми для нашего глаза становились окружающие пейзажи и люди. Нас высадили в каком-то неизвестном нам месте, и мы зашли в здание, которое, по нашим предположениям, являлось резиденцией какого-то командного штаба, поскольку на груди и на плечах людей, которые ходили внутри этого здания, было полно звезд, орлов и прочей военной атрибутики. Нам принесли две пары специальных очков, надев которые, мы полностью лишились возможности видеть что-либо. Кроме того, иракцы крепко связали нам руки. Около четырех часов мы простояли в комнате безмолвно, никто не задал нам ни единого вопроса. Я старалась понять хоть что-то из того, что слышала вокруг себя, но так и не смогла разобрать ни слова. Каждые несколько минут я и Марьям единичным кашлем оповещали друг друга о своем присутствии, и каждый раз слышали грубый голос баасовского солдата, который кричал: «Молчать!» Спустя четыре часа, после того, как нам развязали руки и сняли с нас очки, начался короткий допрос, который больше был похож на прощупывание и выяснение наших позиций, взглядов и убеждений. Нас спросили: