Разница в возрасте у Всеволода с Акимом составляла семь лет. За прошедшие одиннадцать лет Аким заметно растолстел и обрюзг, в свои тридцать шесть лет он выглядел на все сорок. Верхом на коне Аким теперь не ездил и к ратной службе отношения не имел. Выяснилось, что Аким приобщился к торговому делу, по примеру своего тестя-купца.

Дом Акима стоял на Варьской улице, самой длинной в московском посаде. Здесь повсюду высились бревенчатые терема зажиточных купцов. Приехав в Москву, Всеволод без труда разыскал своего старшего брата, который унаследовал прозвище их покойного отца. Баглай означает «увалень». У Акима была раскачивающаяся походка, он был добродушен и незлоблив нравом.

При встрече братья долго тискали друг друга в объятиях, переполняемые бурной радостью. Оба невольно прослезились, восприняв случившееся как некое чудо.

Пригласив вновь обретенного брата в свой терем, Аким первым делом познакомил его со своей женой Евдокией, которую он называл на славянский лад Авдотьей. Детей у Акима было трое: восьмилетняя дочь Ульяна и пятилетние сыновья-близнецы Фома и Никита.

Авдотья была невысока ростом, миловидна и улыбчива. У нее было овальное лицо, карие глаза, слегка вздернутый нос и темно-русые волосы, заплетенные в длинную косу. Все дети Акима лицом походили на мать. Отец Авдотьи и все его предки до третьего колена занимались торговлей.

– В Рязани мне сказали, что ты женат на московской боярышне, – заметил Всеволод брату, который показывал ему свои хоромы.

– То была моя первая супруга, – пояснил Аким, – она умерла во время морового поветрия. Авдотья ведь моя вторая жена. Кстати, у Авдотьи есть младшая сестра на выданье. Прасковьей ее кличут. – Аким лукаво подмигнул Всеволоду. – Скажу по чести, брат, девица – чистый мед! Ты ведь не женат?

Аким не смог скрыть своего изумления, услышав от Всеволода, что тот обвенчан с русской невольницей по христианскому обряду.

– Жену мою зовут Агафьей, – сказал Всеволод, – она родом из Мурома. Между прочим, Агафья – боярская дочь, так что мы с нею два сапога – пара.

– Ты что же, брат, собираешься вернуться обратно в Орду? – В голосе Акима прозвучали растерянность и недоумение. – Разве ты приехал ко мне не насовсем? Ты же вырвался из постылой неволи, зачем тебе возвращаться в Сарай?

Всеволод принялся терпеливо объяснять брату, что его приезд на Русь – это вовсе не бегство из Орды.

– Я состою в посольской свите, отправленной Тохтамышем в Рязань, – молвил он. – Тохтамыш, воцарившись в Сарае, приблизил меня к себе, назначив казначеем. Этой чести я удостоился за то, что убил эмира Буранду, являвшегося правой рукой Мамая. Татарские послы, кои пребывают в Рязани, отправили меня в Москву с кое-какими поручениями, исполнив которые я должен вернуться в Рязань.

– Стало быть, ты – татарский соглядатай, так? – криво усмехнулся Аким, окинув Всеволода холодным взглядом. – Служишь хану Тохтамышу, как верный пес. Считаешь для себя честью лизать ханские сапоги!

– Не руби сплеча, брат, – нахмурился Всеволод. – Тохтамышу я служу до поры до времени. Я давно уже замыслил бежать из Орды на Русь, но сделать это собираюсь токмо вместе с Агафьей, поскольку люблю ее. Мне ведомы сокровенные помыслы Тохтамыша, ибо я общаюсь с вельможами из его окружения. Тохтамыш собирается поработить Русь, как это было при хане Узбеке. Сейчас Тохтамыш не располагает сильным войском для похода на русские земли, но он усиленно сплачивает вокруг себя татарскую знать, ведет переговоры с литовцами и с рязанским князем. Я хочу рассказать об этом князю Дмитрию, дабы он не почивал на лаврах после победы на Куликовом поле. Дмитрий Иванович должен сплотить вокруг Москвы всех прочих русских князей, позабыв склоки и обиды. И прежде всего, ему нужно замириться с рязанским князем.

– Полагаю, брат, в твоих советах и предупреждениях Дмитрий Иванович не нуждается, – промолвил Аким с серьезной миной на лице. – Он и сам далеко видит и глубоко мыслит. Еще прошлой осенью, спустя месяц после Куликовской битвы, Дмитрий Иванович собрал у себя в Москве князей со всей Руси на съезд. Все князья приехали и целовали крест на верность Дмитрию Ивановичу. Все, кроме Олега Ивановича. – Аким помолчал и многозначительно добавил: – Как видишь, брат, Дмитрий Донской сознает, что надежным оплотом против Орды может стать лишь союз русских князей. Однако Олегу Ивановичу былая слава его предков не позволяет склонять голову перед московским князем.

– Почему ты перебрался из Рязани в Москву, брат? – спросил Всеволод.

– В Москве жизнь спокойнее, сюда татарские набеги не докатываются, – ответил Аким, приглаживая свои рыжие усы. Он был русоволосым, но бороду имел рыжую. – В Москву народ тянется отовсюду: из Твери, Рязани, Смоленска, Мурома… Сюда люди едут с Мещеры, Подвинья и Подесенья. А купцов тут каждое лето полным-полно с Востока и Запада. Поглядел я, какими барышами купцы располагают, и тоже торговлей занялся. Оставайся и ты, брат, в Москве! Плюнь ты на службу ханскую! Все едино, былого могущества у Орды уже не будет. Кончилось татарское иго для русичей!

От Всеволода не укрылось то, каким горделивым самодовольством преисполнены многие среди здешних горожан и посадских. Не только московские купцы и боярская чадь, но и местные простолюдины позволяли себе бахвалиться перед заезжими гостями, прославляя Дмитрия Ивановича, разбившего Мамая на Куликовом поле. После этой славной победы за Дмитрием Ивановичем закрепилось прозвище Донской.

Всеволод поинтересовался у брата, участвовал ли он в составе московской рати в прошлогоднем походе против Мамая.

– У меня же одышка и частые головные боли, какой из меня воин! – с виноватой улыбкой проговорил Аким. – Но и я внес посильную лепту в эту победу, отсыпав серебра из своей мошны на закупку вооружения для ратников. Пусть не мечом, так деньгой послужил я общерусскому делу!

Всеволод был восхищен белокаменными стенами и башнями московского детинца, который местный люд называл Кромником. От старославянского «кром», что значит «крепость». С трех сторон Кромник омывали воды Москвы-реки и ее притока Неглинки. С четвертой восточной стороны был выкопан глубокий ров, заполненный речной водой. Через ров были перекинуты три деревянных моста, ведущих к трем воротным башням. Напротив этих башен в междуречье Москвы и Неглинки раскинулся Великий Посад, где проживала основная масса здешних купцов и ремесленников. Ремесленные околотки имелись и за рекой Москвой, этот квартал назывался Заречьем. За речкой Неглинкой тоже густо теснились бревенчатые дома кузнецов, дегтярников и смолокуров. Это был Малый Посад, чаще называемый Черторыем.

Переговоры с московским князем не заладились у рязанских послов, поэтому они без промедления отправились домой. Дмитрий Иванович ни в какую не хотел возвращать Лопасню рязанцам. Епископ Софроний решил задержаться в Москве, намереваясь через посредничество митрополита Киприана склонить Дмитрия Ивановича к уступкам рязанскому князю.