Мы рассмотрели несколько примеров того, как воля к власти уничтожает нормы, призванные сдержать Левиафана. Мухаммед и Шеварднадзе были привлечены в качестве внешних акторов для разрешения внутренних конфликтов. Оба сыграли свою роль блестяще, разрешив споры твердой рукой, установив порядок и мир. Но при этом оказалось, что контролировать обоих труднее, чем рассчитывали те, кто их первоначально пригласил.

Чака, заняв трон зулусского вождества, успешно воспользовался своим положением, чтобы построить более мощную армию и увеличить дееспособность государства и свое личное влияние, а попутно искоренить нормы, которые призваны ограничить подобные попытки консолидации власти. Камеамеа удалось использовать технологии огнестрельного оружия для покорения соперников и построения мощного объединенного государства на Гавайях, где ничего подобного ранее не существовало.

Ни в одном из этих случаев (и ни в одном другом из бесчисленных примеров обществ, некогда живших при Отсутствующем Левиафане) мы не наблюдаем непосредственного перехода к Обузданному Левиафану. Целью разрушения норм тоже нигде не был переход к большей свободе; целью всегда было устранение барьеров на пути к еще более сильной политической иерархии. Исключение, конечно, представляют Афины Темных веков, где, как мы видели в предыдущей главе, удалось построить работающее государство, способное разрешать конфликты, контролировать степень взаимной враждебности в обществе и предоставлять общественные услуги, – но при этом росли и возможности общества с точки зрения контроля над государством и преобразования господствующих норм.

Почему другие общества не добились того же результата? Ответ связан с самой природой норм и институтов, имеющихся на тот момент, когда общество приступает к строительству государства. Во многих случаях безгосударственное общество подчиняется воле к власти, которой обладает харизматический лидер, имеющий к тому же какое-то дополнительное преимущество. У многих подобных лидеров нет мотивации для строительства Обузданного Левиафана, упрочения свободы или установления баланса между силами элит и простых граждан; они стремятся лишь к увеличению собственной власти и к доминированию над обществом. С этой точки зрения афинский Солон был исключением, потому что он пришел к власти именно с тем, чтобы ограничить влияние богатых семейств и элит, то есть обуздание Левиафана изначально входило в его цели. Но в случае с другими строителями государств все было иначе.

Но, возможно, еще более важной отличительной чертой афинского общества служит тот факт, что к эпохе Солона оно уже создало некоторые формальные институты, регулирующие распределение политической власти и разрешение конфликтов. Пусть эти институты и не были совершенными, но они стали основой, отталкиваясь от которой Солон, а за ним Клисфен и другие архонты стали расширять участие общества в политике, одновременно укрепляя именно те из существующих норм, что ограничивали социальную и политическую иерархию. Именно поэтому удалось провести законы о гордыне и остракизме, направленные на то, чтобы отдельные лица не возвышались слишком уж сильно (и в то же время эти законы ослабляли именно те аспекты существующих норм, что мешали развитию Обузданного Левиафана). Таких институтов не было ни у тив, ни в Медине или Мекке, ни у зулусов или на Гавайских островах эпохи короля Камеамеа. При этом в данных обществах были распространены другие нормы, не позволявшие отдельным лицам сосредоточить в своих руках слишком много власти: угроза обвинения в колдовстве, клановые связи или система капу, регулирующая конфликты и ограничивающая политическую иерархию. И как только воля к власти начинала разрушать эти нормы, ничто уже не могло противостоять силе возникающего государства. Строители государства, как мы видели, быстро реформировали эти нормы в собственных интересах.

Если вернуться к схеме 1 из главы 2, иллюстрирующей в общих чертах нашу концепцию, то мы увидим, что все эти примеры сосредоточены в нижнем левом углу, где в равной степени слабы как государство, так и общество. Без норм и институтов, способных сдерживать начавшийся процесс построения государства, никакого коридора не возникает. Поэтому проявление чьей-либо воли к власти означает, что для общества нет никаких других вариантов, кроме движения в сторону Деспотического Левиафана.

Но не все было так плохо, как можно было ожидать. В некоторых из рассмотренных нами случаев развивающийся Левиафан действительно позволил разрешить конфликты, установил порядок и иногда даже устранял наиболее неприятные аспекты клетки норм – даже если при этом создавал более сильную иерархию, а на смену страху перед насилием в безгосударственном обществе приходил страх перед доминированием только что образовавшегося Деспотического Левиафана. Экономические последствия тоже были неплохими, поскольку улучшалось распределение ресурсов и начинался экономический рост за пределами примитивного типа экономики, как мы увидим в следующей главе, где изучим характер экономики при Отсутствующем Левиафане с его клеткой норм и сравним его с развивающейся экономикой Деспотического Левиафана.

В 1972 году антрополог Элизабет Колсон изучала обычаи народности гвембе-тонга, населявшей долину Замбези и окрестные территории Южной Замбии и не имевшей государственности до завоевания этого региона англичанами (см. карту 5, стр. 129). Как-то Элизабет сидела во дворе одного из домов, когда в него вошла женщина и попросила у хозяйки дома немного зерна. Обе женщины принадлежали к одному и тому же клану, однако почти не были знакомы. Хозяйка немедленно пошла в амбар и наполнила корзину соседки доверху, так что зерно даже сыпалось через край. Соседка ушла чрезвычайно довольная.

Подобная щедрость в распределении пищи между членами одного клана, рода или другой социальной ячейки характерна для многих безгосударственных обществ. Большинство антропологов и многие экономисты считают это проявлением глубоко укоренившихся обычаев и норм, которые предписывают оказание помощи родственникам. Но у этих обычаев есть и экономическая логика: сегодня ты помог кому-то из своего клана, а завтра, если будешь нуждаться ты сам, кто-то из твоего клана поможет и тебе. Именно так Элизабет Колсон и истолковала подобную демонстративную щедрость.

И лишь позже, когда Колсон увидела, как один молодой мужчина получил очень тревожную весть из дома, она поняла, что в действительности ситуация не такова, как она себе ее представляла. В своих полевых заметках она пишет:

Похоже, колдун хочет убить хозяина зерна и членов его семьи. Сам крестьянин жаловался, что у него были большие планы на урожай в этом году, так что он «засеял большое поле и работал на нем с утра до поздней ночи – но пожал лишь урожай ненависти». Хозяйка, щедро отсыпавшая зерно соседке, тут же включилась в обсуждение и стала расспрашивать мужчину, не помнит ли он, чтобы кто-то стоял и рассматривал его хижины и амбары, не просил ли у него зерна и не говорил ли что-нибудь о его запасах. Хозяйка не сомневалась, что кто-то побывал в доме пострадавшего и видел его запасы: