позволил мне хорошо ее рассмотреть. И огромные васильковые глаза, и тонкие черты лица, нежный овал, аккуратненький носик… длинные ресницы. Есть у Моэма такое словосочетание «красота молодости». Так вот, в этом случае красота и молодость били через край. Ну и меня зацепило. С трудом вышел из оцепенения, когда барышня, вежливо поблагодарив, упорхнула обратно в сторону Гостиного двора. Хе… наверное, булочки докупать будет. Проводив ее взглядом, я обратил внимание на бесенят, которые поселились в глазах друга.

— Ляксей, не дури! — произнес я с трудом.

— Не буду… — подозрительно бодро сообщил мне генерал Толстой.

А потом я понял, что думаю об этой случайной незнакомке. Сначала вспыхнула паранойя, которая нашептывала, что встреча эта отнюдь не воля случая, а была специально подстроена, чтобы оказывать на меня влияние. Потом логика брала свое. Девочка эта никак не походила на любимый мною тип женщин. Разве что тонкой талией и свежей кожей без грамма макияжа. Но все-таки на два дня эта встреча меня из рабочего режима выбила. Я был совершенно рассеян и не имел никакого желания заниматься государственными делами. При этом меня еще и душило чувство вины перед Ольгой. Ну… супружеский долг, но я как-то вошел во вкус семейных отношений. Хотя да, в семейке Романовых любовницы были чем-то обычным. Никого не удивишь. Но все равно для меня это было совершенно некомфортным состоянием. Правда, я не юнец, поэтому собирался, выкидывал из головы все лишнее и продолжал заниматься работой по основному профилю.

А потом пришел Алексей Толстой, притащил бутылку хорошей водки («Менделеевской»[2]) и выложил на стол фотографию хорошенькой барышни. Точно! Это она.

— Ну ты, Миша, попал!

— Чего это? — прикидываюсь валенком, только с Толстым это не пройдет. Знает он меня давно и очень хорошо.

— Сия особа… за стул держись! — говоря это он споро разливает водку по рюмкам, мечет со столика несколько канапэшек, и тянет блюдечко с порезанным лимоном.

— Так вот, это Анна Михайловна Дубельт. Девятнадцати лет. Воспитывается в Институте благородных девиц.

— Дубельт?

Переспрашиваю, а у самого начинают шевелиться извилины, напрягаю память. Что-то это такое проскакивает. Так… неужели?

— Ну да, только не тот, это дочка Натальи Пушкиной, самой младшей из… от первого брака.

— Дочка Таты? Той, что сейчас за Нассаусским?

— Ну да, там такой бракоразводный процесс был! Закачаешься! И анна, она же Нина сейчас на попечении у бабки, Анны Николаевны Дубельт. Её домашние Ниной называют, скорее всего, чтобы с бабкой не путалась. А девица хороша, многие говорят, что матушке в молодости не уступает красотой, только скромница… Такие пироги, твое величество.

Мы тяпнули еще по одной. Что-то подобострастия в этом его «твоем величестве» я не услышал, как будто он эти слова произносил все с маленькой буквы. Да чего там… Были у меня на Кавказе приключения, не без того. Лёша в курсе. Но вот так меня не перемыкало. Обычно одна-две встречи и расстались… И всё. Отделывался деньгами или подарком. Да, и без этого обходилось, и не однажды. А тут на тебе… как это… седина в бороду, бес в ребро… Интересно, она узнала, с кем столкнулась? О том, что обыватели знают, что государь имеет привычку изредка инкогнито шататься по городу, известно всем. Могла и узнать. И что с того?

Сижу у себя в кабинете. Домой не спешу. Курю трубку и думаю. И тут дверь тихонько приоткрывается. Мне на плечи ложатся женские ручки. Эти я узнаю из сотен тысяч…

— Дорогой, что с тобой? Нам надо поговорить…

Надо! Вздыхаю. Это как в омут головой…

[1] Бригадный генерал Альфред Шанзи, посол Франции в Российской империи, был дважды бит немцами во время франко-прусской войны.

[2] Так называли водку в сорок градусов крепостью, именно это разведение спирта давало самый большой объем выходящего продукта. Открытие Д.И.Менделеева.

Глава четырнадцатая. Голод

Глава четырнадцатая

Голод

Санкт-Петербург. Мариинский дворец

22 ноября 1880 года

Он мог предсказывать войны и голод; впрочем,

это было нетрудно: всегда где-нибудь да воюют

и почти всегда где-нибудь голодают.

(Марк Твен)

ЕИВ Михаил Николаевич

В Российской империи голод — состояние перманентное. Редко, когда три-четыре губернии не страдают от недорода, чаще шесть-восемь. Большой голод — это когда недород уже в пятнадцати губерниях и более того. Такой голод должен был накрыть страну в 1891-м году. Но я готовился не к нему. В 1883-м восемь губерний будут нуждаться в хлебной помощи. В этом году только шесть! Сказал, и меня аж передернуло! Проблема была в том, что наш бюрократический аппарат на сие бедствие почти не реагировал. Есть в губернии запасы зерна на этот случай — их раздают в виде помощи крестьянам. Кому сколько достанется. Местные чинуши отнормируют сие вспомоществование и на этом деле поставят крест. А! Могут еще благотворительность проявить. При этом в соседней губернии на пристанях зерно может гнить, ибо уродилось, а цену не дают. Особенности внутреннего рынка, на котором властвуют спекулянты. Именно большевики использовали хлеб как главное оружие установления диктатуры пролетариата. Еще весною я разразился указом, который определил, что никакой бесплатной помощи в голодных губерниях не будет. Крестьянские семьи получали зерно в обмен на рабочие руки. Был составлен план общественных работ, на которые их привлекали.[1] И главными были работы по улучшению того, что не существует. Я имею ввиду дороги. У нас ведь не дороги, а направления. А как можно улучшить направление? Вот! Но делать-то надо! Там, где