— Не уходите, месье, во всяком случае, до тех пор, пока моя бабушка не извинится за свое недостойное поведение. Я все слышала помимо своей воли. Подумать только, она готова продать свою внучку столь нелепым образом. Это неслыханно и необъяснимо.

Бабушка надела перчатки, подобрала юбки и величественно направилась в замок. Симона взяла Кира за руку.

— Пойдемте, месье, я обещаю вам загладить свою вину.

Кир почувствовал, что запахи сена, циветты и ягод не в силах заглушить аромат духов Симоны, которые вскружили ему голову, пока она вела его через парк к замку. В своем гневе она выглядела еще более очаровательной. Ее реакция на слова бабушки произвела на него впечатление, и он вдруг понял, что она стала ему ближе и дороже. Он сказал себе, что во Франции, в отличие от его родины, девушка должна сохранить целомудрие для своего супруга. Но потом он вспомнил о визитной карточке, которую мадам Габриэль вручила ему в президентском дворце, недвусмысленном приглашении, лежащем у него в бумажнике и служившем несомненным доказательством того, что Франция разительно отличается от Персии. Он поймал себя на том, что начал подвергать сомнению собственные убеждения и взгляды, но потом принялся убеждать себя, что Симона все-таки закончит тем, что станет куртизанкой, несмотря на свое вызывающее поведение. Он придержал ее.

— Дорогая мадемуазель, я намерен ухаживать за вами, как подобает мужчине, а потом просить вашей руки, как должно поступать с настоящей леди. Но я не уверен в том, что преуспею в этом, и, боюсь, у меня не будет возможности подарить вам все бриллианты, которых вы, без сомнения, заслуживаете.

— У нас еще будет возможность поговорить о бриллиантах, — прошептала она, — а вот для первого поцелуя сейчас самое время. — Она приподнялась на цыпочках и прижалась губами к его губам.

Он запустил ей руку в волосы, ее ресницы коснулись его щеки, а ее язычок нетерпеливо искал его рот. Но он высвободился из ее объятий.

— А теперь я должен проститься и пожелать вам приятного вечера. Завтра я опять явлюсь с визитом.

Она рассмеялась, увлекая его за собой в фойе.

— Не стоит откладывать на завтра то, что лучше сделать сегодня.

Его буквально заворожила фотография, висевшая у подножия лестницы. Это был многократно увеличенный до натуральной величины портрет с визитной карточки, лежавшей в его бумажнике. Симона в бриджах для верховой езды, за пояс заткнут револьвер, голова чуть повернута, она смотрит куда-то в сторону. Симона на снимке явно не желала позировать перед фотографическим аппаратом, причем с той же непреклонностью, с какой Симона из плоти и крови не желала принимать навязываемый ей образ жизни.

Потянув его за рукав, она заставила его отойти от этого гипнотизирующего изображения и повела вверх по лестнице, в апартаменты, которые приготовили для них мадам Габриэль и Альфонс. От запаха девушки у него кружилась голова, его охватило желание, и он, более не сопротивляясь, последовал за ней в комнату, отделанную в цветовой гамме изысканного искушения, навеянного Бодлером.

Она не остановилась, чтобы смыть грязь со своего лица, как и не скрылась за ширмой, чтобы раздеться. У нее, воспитанной женщинами клана д'Оноре, наличествовало очень немного комплексов. Она сбросила бриджи, стянула через голову блузку, горделиво обнажив свои юные груди.

Перс, хотя и подметил некоторую дерзость и даже вульгарность в ее поведении, не испытал особых затруднений, расставаясь с собственными культурными табу. Он подхватил ее на руки и перенес на ковер у стены, где купидоны наблюдали за влюбленной Кармен. В окружении соловьев и корзин с огурцами он наслаждался ее наготой так, словно наконец прервал воздержание, длившееся всю жизнь. Он впитывал дурманящий запах ее алебастровой кожи, который ударил ему в голову, когда он скользил языком по веснушкам, притаившимся меж ее бедер и выше, там, где их скопление походило на драгоценный янтарь. Опустившись на нее сверху, он смочил палец ее слюной и принялся поглаживать мочку ее уха. Бережно войдя в нее, он поцелуем умерил причиненную ей боль и вдохнул ее стон удовольствия. Слизывая с ее щек грязь и слезы, он занимался с ней любовью, и любовь его не была похожа ни на неуклюжую торопливость девственника, ни на ностальгию старика. Нет, в ней чувствовалась уверенность настоящего мужчины, который не страшится потерь и утрат.

Ее соски расцвели под его губами, бедра, похожие на сладкий мед, обвились вокруг него, вверяя ему боль ее первого опыта отношений с мужчиной, орошая его теплой кровью, которую они потом вместе смыли в озере в дальнем уголке поместья. Они смеялись и плескались в воде, не подозревая о том, что с вершины поросшего клевером холма за ними наблюдает мадам Габриэль, испытывавшая прилив радостного возбуждения от осознания того, что ее внучка наконец будет принадлежать ей.

Мадам Габриэль в раздражении хлопнула рукой по стопке дорожных документов, которые Симона выложила на ее письменный стол, — паспорта, российская и турецкая визы и пояс-кошелек с российскими, турецкими и персидскими деньгами. В то время как она полагала, что Симона проходит стадии чувственного наслаждения и влюбленности, девчонка влюбилась прямо под ее острым носом. Раздражение мадам усиливалось еще и оттого, что внучка намеревалась отправиться в Персию вместе с этим ювелиром, даже имя которого бабушка не дала себе труд запомнить.

Доказательства высились перед ней на столе. Карта с проложенным маршрутом до Марселя и Батуми, билеты на поезд до Баку, а также проездные документы на переход через Каспийское и Черное моря в Рашт. С неохотой она была вынуждена признать, что путь следования был выбран с умом. Они намеревались отправиться самым коротким и самым быстрым путем, вместо того чтобы трястись на лошадях в утомительном переходе по горным тропам. Поездку на «Восточном экспрессе» из Парижа в Константинополь можно было бы даже назвать не лишенной приятности, если бы не страх перед грабителями. Она сама была в числе первых пассажиров этого экспресса, оборудованного и запущенного в эксплуатацию компанией «Compagnie des Wagons-Lits», когда он только начал совершать регулярные рейсы. Она была молодой и глупой, и то, что пассажирам порекомендовали обзавестись ружьями и пистолетами, привело ее в полный восторг. Впрочем, первую ночь она провела без сна, сидя в своем купе с ружьем на коленях, и сейчас ей снова хотелось взять его в руки и направить на Симону, которая смотрела на нее с вызывающим выражением в глазах цвета желтой меди.

Она снова ударила ладонью по столу, отчего документы разлетелись в разные стороны.

— Non! Это невозможно. И это ты, Симона! Я думала, ты умнее. Неужели ты можешь просто взять и отказаться от всего этого? — Она повела рукой вокруг, имея в виду замок и поместье. — Я запрещаю тебе даже думать о таких глупостях. Если ты еще хотя бы раз заикнешься о Персии или начнешь строить планы, как бы тебе снова увидеться с этим мужчиной, я отберу у тебя все книги, не позволю тебе посещать занятия и, если этого окажется недостаточно, вычеркну тебя из своего завещания.