Он крепче сжал ее плечи.

— Скажи же что-нибудь! Рассердись! Закричи и прогони меня! Оттолкни! Но не стой как соляной столб.

Она оглянулась на него. В ее глазах читалась такая мольба!

— Рэйчел, я сам не знаю, что тебе сказать. Если бы все было так просто, — начал он слегка дрожащим голосом. — Каждый раз, когда мои мысли возвращаются в то время, когда я тебя увидел за фортепьяно, услышал, как ты играешь… Не знаю, я не мастак говорить… Но я будто выздоровел. У меня такое ощущение, что я долго, очень долго болел, сердце еле стучало, руки, ноги, вся моя душа будто окоченела. Твоя музыка вдохнула в меня жизнь. Я поверил, да, я поверил, что на свете еще есть нечто, ради чего стоит жить.

Он еще некоторое время помолчал, будто прислушиваясь к своим мыслям.

— А помнишь, как мы возвращались из Орлеана? Рэйчел, до чего же это был чудесный полет! Помнишь, как моторы лайнера взревели и ты оглянулась на меня, будто искала поддержки. Я взял твою руку, она дрожала, и, пока самолет не поднялся в воздух, ты не отпускала меня. В тот момент я осознал, что счастлив. Как полный дурак, как мальчишка, только от того что держу твою руку, я был на седьмом небе.

Мы плыли над землей, моторы работали исправно, за иллюминаторами казалось недвижным воздушное покрывало облаков. Ты была рядом со мной — и для меня не было ничего важнее. Стюарты разносили напитки, сосед слева шелестел страницами журнала, кто-то сзади убаюкивал ребенка, кто-то спал, кто-то смеялся… Мы были отделены от всего этого. Мы двое и все остальные. Наверное, эти же чувства переживают те, кто поет дуэтом… Я знал, что эти мгновения нашего единения не повторятся, что ты вскоре должна стать чужой женой, и мне было больно от этого, и в то же время я был счастлив. Я поглаживал твои руки, чтобы чувствовать, что ты пока еще рядом со мной. Твои пальцы казались мне такими тонкими, нежными. Твоя рука, как мостик через пропасть, соединяла нас. Мостик был хрупким… ненадежным… И все же целый час, а то и больше, пока наш лайнер нес нас над облаками, как я гордился, что я — твой защитник и ты принадлежишь мне. Я любовался твоим профилем на фоне синего неба, такого же синего, как твои глаза… Но все имеет свой конец. Оказавшись в Вашингтоне, мы вновь были разъединены… Я пытался забыть тебя, уговаривал себя, что ты — не моя женщина, ты счастлива с тем, с другим… Я видел твою фотографию в белом подвенечном платье. Ты очень красива, Рэйчел, очень… И знаешь, я вне себя от счастья, что ты разорвала помолвку.

— Я не могла выйти замуж за Кирка. Я уважаю отца — он настаивал на нашем браке, но я не могу… Я не люблю Кирка и, если быть откровенной перед самой собой, никогда не любила. У меня была надежда, что с ним мне не будет так одиноко. Но когда я узнала тебя… я растерялась… Я еще не встречала таких мужчин, как ты.

— Ты хочешь пойти со мной?

— Хочу ли я пойти с тобой? Да, хочу… Но… я не знаю, что тобою движет: сострадание, жалость ко мне?

Хью посмотрел на нее.

— По-моему, ты себя недооцениваешь.

Она улыбнулась.

— Я не знаю, какое мое место в рейтинге невест. Твое же место определено, ты внесен в список самых видных женихов.

— О, быть двадцать третьим из, может быть, сотни холостяков Вашингтона — великая честь! — рассмеялся он.

Ее плечи выскользнули из-под его руки, и вот она оказалась прямо перед ним. Хью не мог отвести взгляд от ее тревожных, подрагивающих губ: так любуются свежестью лепестков розы, желая почувствовать аромат, но опасаясь пораниться о шипы. У Рэйчел были свежие, яркие губы, чуть приоткрытые в немом призыве. Хью подумал о том, как она отреагирует на этот раз, если он ее поцелует. Неужели снова встретит его поцелуй настороженно, не поймет, как сильно его тянет к ней?

Хью осторожно приблизил свои губы к ее губам. Поцеловал он ее не сразу: какое-то мгновение он еще медлил, чувствуя ее прерывистое дыхание. Он еще только предвкушал поцелуй, когда губы Рэйчел уже встретились с его губами. Ее поцелуй был легким, недоверчивым, будто она боялась саму себя. Или своим поцелуем она испытывала Хью?

Он обнял ее, прижался к ней всем телом. Пусть она ощутит его тягу к ней. Он перехватил инициативу, стал целовать ее настойчивее, крепче. Он почувствовал, как и Рэйчел подалась к нему, ее губы медленно раскрылись, как раскрываются на солнце лепестки цветка…

Он был поражен ее порывом. Разжав объятия, Рэйчел улыбнулась. Хью молчал, он не знал, как быть дальше.

— Ты не пригласишь меня к себе? Мне хочется увидеть то место, где тебе бывает хорошо, — наконец сказала она.

Машина осторожно шуршала шинами по шоссе. Вдоль дороги плотным строем стояли деревья, приветствуя их дрожанием ветвей. Прикрыв глаза, Рэйчел сидела рядом с Хью. Хью следил за дорогой.

Он хотел бы заглянуть в душу Рэйчел, прочесть ее мысли. Решить, как ему быть. Эта искренняя, нежная, настоящая — действительно ли она уверена в своих чувствах к нему? Ее нежданная и внезапная решительность немного насторожила его. Что, если она только из соперничества с мачехой решилась на свидание с ним? Или ее толкает любопытство? Или стремление к самоутверждению?

Он остановил машину перед своим домом и тут же почувствовал, как рука Рэйчел легла ему на колено. Ее глаза доверчиво смотрели на него. Ее взгляд чудесным образом успокоил его: столько в нем было доверия и радости.

Они вошли в дом. Пока Хью возился на кухне, Рэйчел огляделась. Обстановка была простой и лаконичной. Кресло, диван, журнальный стол, домашний кинотеатр, стеллаж с книгами… Ничего лишнего, и в то же время каждая вещь была не случайной. Покоем веяло от глубокого кресла, от низкого дивана с немного потертой обивкой. Мягкий вечерний свет, льющийся из французского окна, сглаживал очертания предметов.

Хью зажег светильник на столе, подкатил сервировочный столик.

— Надеюсь, ты не откажешься выпить немного вина? — спросил он, расставляя бокалы. — У меня есть прекрасное «шардоне» тысяча девятьсот девяносто третьего года.

Рэйчел улыбнулась. Она сидела, подогнув под себя ноги, одна рука покоилась на спинке дивана, другая — на коленях. Она чувствовала себя уютно, как будто добралась до конечной станции своего пути.

Хью разлил вино по бокалам, один протянул Рэйчел. Свет от лампы отразился в стекле серебряными отблесками.

— Звезда в бокале, — сказала она, пригубив. — Холодный, чистый вкус, будто пробуешь Млечный Путь…

— Выдумщица.

Они сидели в сумерках дома, вслушиваясь в тишину.

— Странное у меня ощущение. Будто я вне реальности или на каком-то необитаемом острове, — сказала Рэйчел. — Обычно, когда становится совсем тихо, тишина как бы хранит следы звуков и бывает настолько мимолетной, что ее воспринимаешь как паузу между звуками: шумом машины, пылесосом горничной и словами, словами, словами. Иногда мне кажется, что люди заслоняют себя разговорами, боясь остаться в тишине. Вдруг придут ненужные воспоминания…