– Нейтральное место. Ни мое, ни твое. Что-то промежуточное, – сказал он.

И мы встречались в номере отеля, роскошной комнате с плотными шторами, мягким ковром и стеганым изголовьем, которая приглушала голоса, шаги и реальность.

– А это ты. – Его палец скользнул по оконному стеклу в другой конец города.

– Мой дом отсюда не различить.

– Нет. – Он убрал руки и обнял меня со спины, положив подбородок мне на плечо. – Но мне нравится представлять тебя где-то там, один из огоньков в ночи.

Я подумала о нем, как он стоит возле голубого бассейна на своей крыше, смотрит на озеро, на пригородный дом с красной дверью и качелями во дворе на другой его стороне. Я знала, как это бывает, потому что сама часто так делала. Думала о самых простых вещах, типа цвета простыней на его постели. Когда он выходит на пробежку? Какую радиостанцию слушает? Делает ли он это в машине, по пути на очередное свидание? Приводит ли он ее потом в свой лофт? Заходит ли она вместе с ним в душ по утрам? Вытирается ли его полотенцем?

В газетах больше не появлялось статей о нем. Несколько интервью там и тут, но ничего о его светской жизни. Я подумала, не сделал ли он несколько звонков после того, как я устроила скандал из-за той фотографии. И не знала, что лучше. Знать или не знать.

– Трой?

– Что? – Он наматывал на палец прядь моих волос.

– Обещай, что скажешь мне, если у тебя начнется с кем-то всерьез?

– Зачем? – спросил он. – Ты тогда уйдешь?

Я не ответила.

И он не обещал.

Все это между нами было так несовершенно, как попытка свести вместе круги нашей жизни и жить в крошечном тесном пространстве их пересечения, оттолкнув все остальное на края до тех пор, как мы не разбежимся по своим раздельным орбитам.

Я взглянула на часы. Еще пять минут.

Мне бы так хотелось, чтобы этот день с холодной пиццей и пляшущей в воздухе пылью тянулся вечно.

25 февраля 1996 года

– Может, тебе на несколько дней приехать к нам? – спросила я.

– Нет. – Мааман промокнула глаза. – Я в порядке.

Всегда гордая, отстраненная, мужественная. На ее фоне я чувствовала себя какой-то недоделанной.

– Мне так ее не хватает. – Она села. Пу-у-уф. Она словно опала, утратила форму, как слишком быстро вынутое из духовки суфле. – Она бы порадовалась. Столько народу…

– Тетя Заррин была милой дамой. Ее жизнь была связана со многими людьми.

– А я? – спросила Мааман. – Кто придет на мои похороны?

Какими разными могут быть две сестры. Тетя Заррин – любящая посмеяться, поесть, потанцевать. Легко прощающая. И Мааман – запирающая все в дальний ящик, прячущая ключ в лифчик вместе с белым накрахмаленным платком и купюрой в двадцать долларов.

– И я уж точно не хочу, чтобы приходил он, – сказала она.

– Баба приходил сегодня отдать дань уважения. И мы не могли отказать ему в этом, – ответила я, хотя увидеть отца после всех этих лет меня шокировало. Он что, не знал, что надо было предупредить нас? Чтобы мы отполировали до блеска наши доспехи; чтобы как следует подготовились.

– Хуссейн должен быть здесь. Почему он не пришел? Слишком занят, чтобы прийти на похороны тети?

– Из Монреаля долго ехать, – я пыталась придумывать оправдания не для того, чтобы защитить Хуссейна, но потому, что не выносила страданий Мааман, когда все ее шкафы распахивались и я в одиночку оказывалась перед ними.

В раннем детстве я прочитала историю о голландском мальчике, который спас всю страну, засунув палец в дыру на плотине. Он простоял там всю ночь на морозе, пока не подоспела помощь. И вот я следила за всеми трещинами, дырами и разрывами, хотя и знала, что Хуссейн не вернется никогда.

– Вот, – я налила ей чаю в одну из изящных чашек с золотой каймой, которые она привезла из Ирана.

– Ах, – первый за день намек на улыбку.

Я знала, что она думает о залитых солнцем залах, о друзьях, сидящих в розовых бархатных креслах с высокими спинками.

* * *

Мону Каземи обожали все. Женщины мечтали попасть в список ее гостей, быть приглашенными на ее пышные приемы. Мужчины мечтали о ней – о ее теле, как у Софи Лорен, о взгляде, улыбке, о самом мелком знаке внимания.

Но она оставалась верна мужу, хотя все знали, что Али Каземи меняет любовниц сплошной чередой. А потом произошла революция. Баба потерял свой бизнес, свои дома, шикарные машины, все инвестиции. Мы перебрались в тесную квартирку на окраине города. Мааман была в ярости. Она мирилась с изменами, но смену образа жизни не приняла. Делом Баба было обеспечить ее, и он с ним не справился. Чем ниже падал Баба, тем больше они ссорились. Она хлопала дверью. Он уходил и напивался. Она била посуду. Он завел новый роман.

Когда Баба и Аму Реза объединили усилия для нового бизнеса, мы с Хуссейном надеялись, что дела пойдут лучше, и на какое-то время так и вышло. Хуссейн вырвался из цепких рук Мааман, а я выросла. Меня можно было выдавать замуж.

– Она красавица, – сказала тетя Заррин. Она так модно выглядела в белых брюках-капри и с коралловой помадой. – Присылай ее ко мне. В Торонто много достойных персидских семей. Я пристрою ее только так, – и щелкнула в воздухе пальцами.

Мааман покосилась на Баба.

– Я не хочу замуж, – сказала я тете Заррин. – Я учусь, чтобы стать писателем.

– Шейда, мы никогда не препятствовали твоему образованию. Ты ходила в лучшие школы и к лучшим учителям. Но писатель – такая сомнительная профессия, – Баба презрительно махнул рукой. – А тут, при всей этой цензуре, какой в ней смысл?

– Но я не хочу в Торонто.

– Даже на каникулы? – Спросила Мааман.

Мы обе знали, что это не будет просто поездка в гости. Мы не могли себе такого позволить.

– Шейда, у тебя есть шанс. На лучшую жизнь. И кто знает? Может, когда ты окажешься там, у всей семьи тоже появятся шансы на то, чтобы выбраться, – сказала тетя Заррин.

По крайней мере, ее хватило на то, чтобы оставаться честной.

И так они сосредоточили на мне все чаяния и надежды.

– Ты серьезно? – Саломе оттащила меня в сторону. – Они собираются выдать тебя замуж за кого-то, кого ты вообще не знаешь?

– Ну ты тоже не сама выбираешь себе мужа, – ответила я.

– Нет, но я хотя бы веселюсь. Меня уже целовали, – ухмыльнулась она. – Я знаю парней, я выхожу из дому.

– В смысле – выбираешься тайком.

Саломе жила в соседнем доме. Я иногда видела, как она вылезает и влезает в окно, иногда сильно после полуночи, в узкой юбке и блузке на кнопках, как какая-то киноактриса.