Как интересно, наверное, было бы поцеловать свои собственные губы?

Я нарциссистка?

Нет. Все нарциссы самодостаточны. А я, после ухода Валеры, ощущаю себя скомканной и брезгливо брошенной в угол нелепицей.

Ощущала, пока не подошла к трюмо…

Пора!

Я приложила ладони к зеркалу, словно предъявляя два неопровержимых документа, и, протарабанив наизусть первую часть заклятия, наклонила голову и, стараясь не сильно запинаться, стала читать неудобоваримый тарабарский текст.

«Я — отэ ыт, оби…

Стоны напольных часов с боем, доносившиеся из гостиной, сбивали с ритма.

…ьворк юом ьтип, ьтолп юом…

Обилие мягких знаков в начале слова сводило меня с ума!

…ьтсе идирп, йеом иворк то…

Это невозможно произнести!

…ьворк, йеом итолп то ьтолп.

Все. Часы затихли. Я подняла глаза.

Какой облом!

В зеркале не было никого — только я сама.

«Я сама» — так называлась женская передача с феминистским уклоном.

Я сама! Какое невыносимое словосочетание! Оно звучало как приговор, как оскорбление, как…

Вдруг словно волна взрыва отбросила меня от зеркала. Отшатнувшись, я впечаталась в стоящий рядом шкаф, чувствуя спиной его острый угол, врезавшийся мне между лопаток.

«О боже! Это…» — громыхало в голове.

Мое нутро дрожало и ходило ходуном, как дом после толчка землетрясения.

«Нет! Только не это!!!»

Заклятие это — сатанинское. Мы не вызываем привидений из небытия. А один черт знает, какого такого суженого вы позвали в ту ночь! — зазвучал где-то рядом раздраженный голос Карамазовой.

Я слышала его словно наяву. Но слова пролетали мимо моего сознания, распадались на буквы, буквы на звуки. Звуки кружились у ушей навязчивой писклявой мошкарой. Я отмахнулась от них. Дрожь внутри улеглась. И воспоминание, вырвавшееся из подсознания вулканической лавой, успело остыть и окаменеть.

Я вспомнила, чье лицо возникло передо мной в зеркале на Крещение. Я знала это столь же явственно, как и тот факт, что серьезно мое видение могут воспринять только в дурдоме. И немудрено, что его силуэт, походка, черты показались мне такими мучительно знакомыми.

Ведь из глубины зеркал ко мне вышла тогда Я САМА!

Так некстати услужливая память мгновенно сложила все в кучу: мою болезнь — «Симптом Зеркала», или «Симптом Абели», имя первого встречного и вещий сон на новом месте. Помнится, тогда, в детстве, я недоуменно морщила лоб, размышляя, как же можно выйти замуж за себя саму. Но сейчас, в двадцать пять, эти мистические совпадения вызывали у меня только одно — томительный страх. Не означают ли эти навязчивые персты судьбы, что…

Человеку запрещается переламывать свою судьбу, пусть и несчастную, — недобро напомнила мне Карамазова.

Валерий был моей судьбой…

Но вы перечеркнули свою судьбу. Вот в чем проблема.

Но я произнесла заклятие. Я только что завершила его до конца! И теперь мне сужен не Валерий, а Валерия.

А Валерий больше никогда не вернется.

Я обречена на себя саму! На вечное беспросветное одиночество!

Я обиженно отвернулась от зеркала, испытывая одно-единственное яростное желание немедленно наложить на себя руки.

И в ту же секунду чьи-то руки закрыли мне сзади глаза. Я вздрогнула так, что, казалось, сердце должно было выпрыгнуть у меня изо рта. И замерла. Ладони были холодными и гладкими. Я резко отбросила их, развернулась и встретилась глазами с Собой.

Самые сладкие в мире губы прикоснулись к моим, слились, словно два глотка мягкого мороженого, и стали таять, таять, таять…

* * *

Вспыхнул свет. День заливал комнату жарким золотом. Рядом со мной на кровати лежала Я. Стройное, молодое тело, перламутровое, как раковина, из которой родилась Венера Боттичелли. Хрупкое, удивительно родное лицо. Подрагивающие веки.

Глаза открылись — Я улыбнулась мне знакомой, тысячу раз виденной мною улыбкой, которую я видела сейчас впервые.

Тысячи раз и впервые — необычное это было чувство.

Не веря, немея, я провела рукой по ее обнаженной груди. Кожа была прохладной, словно зеркало, но в то же время упругой, живой, вызывающей желание. Она так и притягивала к себе пальцы, ее кожа — моя кожа, ее грудь — моя грудь.

— Нет нежнее тела, чем твое собственное, — произнес мой незнакомый голос. — Нет тела восхитительней, нет любимей, нет дороже, потому что оно твое.

— Не может быть… — выдохнула я.

И Я же, приподнявшись на локте, весело взглянула на себя огромными сияющими глазами, подалась вперед бесстыдно нагим, невинным телом и ответила:

— И все же это я.

— Разве отражение может выйти из зеркала?

— Не может, — покачала Я улыбающимся лицом. — Никогда. Но ты произнесла заклятие, и я не могла не прийти.

— Заклятие… — повторила я эхом.

— Плоть от плоти моей, кровь от крови моей, приди есть мою плоть, пить мою кровь, ибо ты — это я!

— Ты — это я! — ахнула я, не в силах поверить в сказанное.

— Страшное заклятие. Его знают немногие. Но ты произнесла его, и…

— …пришла ты.

— Да, к тебе пришла ты.

— Пришла я.

— Да, пришла я.

— Ты… я… — Я не знала, как назвать ее (себя?). — Как тебя зовут?

— Так же, как тебя, — Валерия.

— Меня все зовут Валей.

— Тогда я буду Лерой.

— И ты будешь пить мою кровь?

Окрещенная откинулась на подушки и засмеялась, скорчив смешную рожицу.

— Не-е… Не буду. Хотя, по-моему, нам страшно хочется есть! Айда на кухню!

Я пошла за ней, все еще не в силах уразуметь случившееся, поверить в осязаемость своего счастливого сна. И лишь когда, сидя за столом, мы синхронно ели брызгающие красной кровью помидоры, посыпая их солью и аппетитно впиваясь в их упругие окружности голодными зубами, я — вдруг, сразу — приняла, вобрала в себя объемную, пахнущую, теплую, восхитительную реальность происходящего. И почувствовала животом, кожей, каждой клеточкой нахлынувшее на меня счастье. Освежающее, как душ. Победоносное, как марш Мендельсона.

Вот она я! Я есть! Я есть у себя!

— Есть твою плоть, — промычала Лера с набитым ртом, — метафора. Посмотри на помидоры: через минуту они станут тобой — твоей плотью и кровью. Силой, которая дает тебе жизнь. Ибо есть — значит жить. Есть — значит принимать в себя. Не на время, как подчас половой акт, а навсегда — так, что иное становится тобой.