Изобразить глупую ухмылку на лице не составило для Семена особого труда — он умел управлять своей мимикой и не чурался того, чтобы воспользоваться этим безобидным оружием в нужный момент. Проще разрядить обстановку, чем потом вытаскивать отсюда трупы.

В эту минуту он почему-то не задумался над тем, что обычный бродяга, наемный рабочий, суть — никто, и первая пуля вполне может достаться ему, как случайному свидетелю обострившегося диалога.

— Опусти пистолет, Кейти, — мрачно произнес Дункан.

— Пусть он сначала уберется отсюда, — упрямо ответила она, не обращая ни малейшего внимания на нежданного посетителя.

— Эй, что тут происходит? — Шевцов демонстративно звякнул ключами от машины. — Я привез металл, босс, — с нарочитым спокойствием обратился он к Дункану, будто ему каждый день приходилось видеть, как благополучные, преуспевающие люди тычут друг в друга стволами, выясняя отношения.

— Это что за урод? — Плотно сбитый незнакомец пристально посмотрел на Шевцова, их взгляды на секунду встретились, и тут же в голове Семена возник голос:

Он опасен.

Глубокий вывод для машины.

— Я привез металл. Мне нужно разгружаться. — Шевцов не отвел взгляда. И я не урод, к твоему сведению.

— Ладно… — Майкл безнадежно махнул рукой, потом повернулся к Дункану и, не обращая никакого внимания на импульсный пистолет, ствол которого по-прежнему следил за каждым его движением, оперся о стол, подавшись к хозяину помещения.

— Даю время на размышление, Дункан. До рассвета. Только не думай, что ты крут сам по себе. Если будешь противиться нашей воле, то тебе не поможет никто, ни эта сучка со своим пистолетом, ни все доходяги с твоей свалки, вместе взятые, понял? Я хочу получить аргументы, оправдывающие твою деятельность. Мы не получаем от нее никакой прибыли. Металл уходит налево, и ты скажешь мне куда. Думай до утра, щенок…

Произнеся эту фразу, он, резко развернувшись, попросту вышел.

Девушка медленно опустила «Стайгер», и тут Семен, внимательно присмотревшись, внезапно узнал ее лицо.

Совпадение показалось ему совершенно невероятным, но Клименс, память которой могла считаться абсолютной, подтвердила мелькнувшую в его голове догадку:

Ты правильно опознал ее. Это Кейтлин Вилан.

Семен просто онемел от неожиданности.

Неужели это и вправду она, изменившаяся, повзрослевшая Кейтлин, чье лицо он видел лишь однажды, но запомнил навсегда так же, как стихи, написанные ею на листке пластбумаги, который он пронес сквозь все беды и невзгоды заключения?!.

Собственно, мятый лист со стихами да прижившаяся в разуме Клименс составляли все его наследство, всю память о тех днях, когда более миллиона его ровесников были брошены в бой, не понимая, с кем сражаются и ради чего умирают…

Значит, она выжила…

— Кейтлин… — Имя сорвалось с его губ, заставив девушку повернуть голову. — Ты… Ты узнаешь меня?

Она посмотрела на Шевцова так, словно окатила его ледяной водой.

— Я тебя не знаю, — ответила она, отвернувшись.

У Семена что-то болезненно сжалось в груди. Бывают моменты, когда даже у сильных духом людей внезапно уходит почва из-под ног, а мысли в голове начинают путаться, словно разум теряет опору…

Как могла она не узнать меня?!..

— Что приперся? — мрачно спросил Дункан, возвращая Шевцова в реальность.

— Привез металл, — машинально ответил Семен, продолжая неотрывно смотреть на Кейтлин.

— Сколько?

— Полторы тонны. — Девушка в этот момент отвернулась, продолжая демонстрировать полное безразличие, и Семен невольно перевел взгляд на Дункана. — Броня «Хамелеон», с истребителя, — осипшим голосом добавил он, оканчивая свою фразу.

Дункан кивнул, на миг отрешившись от собственных тяжких дум, достал бумажник, вытащил несколько банкнот и протянул их Шевцову со словами:

— На, и вали отсюда.

— А разгружаться?

— Плевать… Оставь ключи на столе. Хочешь, возьми другую машину.

Семен, совершенно дезориентированный внезапной встречей, машинально отдал ключи и повернулся к выходу, когда его остановил голос Кейтлин:

— Постой.

Он обернулся.

— С чего ты взял, что мы знакомы?

Отчетливое презрение, прозвучавшее в ее голосе, породило болезненную ответную реакцию.

Шевцов молча полез за пазуху, достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо листок, протянул ей и вышел.

Все произошло так неожиданно и больно, что сейчас ему хотелось одного: уйти куда-нибудь подальше. Взгляд Кейтлин и несколько оброненных ею слов со всей очевидностью давали понять: она изменилась не только внешне. Это была уже не та девушка из «последнего резерва», образ которой он невольно хранил на протяжении пяти лет своей осознанной жизни…

Он остановился на крыльце, глядя, как в подкравшихся сумерках с расчищенной площадки выезжает незнакомая шикарная машина.

Мы все изменились, глубоко и непоправимо… Это была не мысль, скорее чувство, наитие…

Пустой грузовик стоял неподалеку от непритязательного двухэтажного офиса Дункана, и Шевцов пошел к нему, совершенно опустошенный, сбитый с толку внезапной встречей…

Кем я стал?.. — с немой душевной тоской думал он, залезая в кабину незагруженной машины. — Чего мне ждать от жизни, как выкарабкиваться из этой ямы обстоятельств?!..

Семена потрясла реакция Кейтлин. Когда его пытались презирать и унизить те, кто имел субъективное право считать бывшего лейтенанта Земного Альянса своим врагом, он спокойно сносил это, ставя свой рассудок выше озлобленности и обид. Но одного презрительного взгляда Кейтлин, брошенного на него, хватило, чтобы Шевцов осознал, кем он является на самом деле. Не просто обломком войны, пытающимся сохранить частицу собственного достоинства в окружившей его пучине обстоятельств, а нищим, оборванным, небритым бродягой, чья жизнь не интересует ровным счетом никого.

Взгляд Кейтлин должен был нести сострадание, а не презрение. Что случилось с ней за эти годы, куда подевалась та душа, в глубинах которой рождались наивные строки?

Внутри Шевцова будто открылась плотно запертая дверь, и масса запретных, обидных эмоций вдруг хлынула в рассудок…

Его презирали. Ему не давали возможности найти нормальную работу и жить как человеку. Быть может, он чего-то не понимает, и новоявленная Кейтлин права: из ямы обстоятельств есть только один путь — наверх по чужим головам, а лучший способ вразумления «пострадавших от войны» — это ствол «Стайгера», повернутый на ребро?..

Клименс молчала. Она воспринимала мысли Шевцова, но не комментировала их. Понятия добра и зла, жестокости и справедливости долго не могли найти своего места в холодном рассудке машины, и в подобных ситуациях она предпочитала не вмешиваться.