временами веки тяжелели, как свинец, но стоило их смежить, как мне казалось, что я чувствую ледяное прикосновение мертвецов на своей коже, и я просыпался вновь. Тем не менее, когда первые пятна рассвета заалели в тумане, именно этот миг ощущался как пробуждение ото сна, настолько нереальным казалось увиденное.

Мы молча собрались, даже не подумав о завтраке. Раннее утреннее солнце рассеяло большую часть тумана, открыв на горизонте к северу высокий холм, увенчанный россыпью деревьев и разрушенными стенами.

— Должно быть, это и есть Серый Дом, — предположил я, взяв поводья Аккадис, чтобы повести ее вниз по склону. — Мы будем там уже к полудню.

— Я не буду, — ответила Галасс. Ее глаза словно налились кровью, а смуглая кожа вокруг них стала еще темнее, словно много ночей прошло с тех пор, как она спала последний раз. — Я достаточно насмотрелась на Серый Дом и своих предков. Там обитает тьма, даже после стольких столетий. Давай вернемся в леса и поохотимся, как настоящие рыцари.

— А как же история о Галасс и Лютере? Неужели все будут говорить, что мы бросили вызов Сумеречному Болоту, но остановились на полпути? Призраки ушли, и даже если они не привиделись нам от усталости, то и вреда причинять не собирались. Пойдем, мы вернемся в лагерь еще до заката, обещаю.

— Ты обещаешь? — ее смех был холоден, как прикосновение призрака прошлой ночью, и резал мою душу острее, чем цепной меч. — Кири была права, а я ошибалась. Эти земли — не место для двух оруженосцев. Мои предки едва не погибли в этих болотах, и я не дам им второго шанса покончить со своим родом. Дух Эзрекиила чувствует мою кровь, а я чувствую его присутствие в каждом корне и дуновении ветра. Он ищет меня, ищет тех, кто избежал его гнева.

С этими словами она вскочила на коня и понеслась с холма, возвращаясь по вчерашним следам.

— Иди на юг! — крикнул я ей вслед. — Держись так, чтобы восходящее солнце было слева! — не знаю, не услышала она или не обратила внимания на мои слова, но продолжила путь на запад. Некоторое время я наблюдал за ней, испытывая сильное искушение отправиться следом. Я вспомнил собственные слова. Будут ли барды петь о том, как храбрый сар Лютер бежал от каких-то не то реальных, не то выдуманных призраков, вместо того чтобы бросить вызов костям древнего города? Я поклялся, что вернусь в Альдурук, чтобы почтить Орден, и мой рассказ будут помнить целую вечность.

Да, таким я был бестолковым в молодости.

По крайней мере, Аккадис, как мне представлялось, готова была остаться со мной до конца, и я сел верхом, когда мы достигли заросших тиной вод. Аккадис медленно, но верно брела на север, перед каждым шагом проверяя, тверда ли почва под ее копытами. В первой половине дня тучи сгустились снова. Солнечный свет почти не достигал земли, и я потерял из виду холм Серого Дома. Несмотря на это, мы старались придерживаться маршрута. Аккадис временами приходилось погружаться по брюхо в болото и с громким фырканьем взбираться на илистые берега. Возможно, она фыркала от прилагаемых усилий, но мне начало казаться, что она жалуется на свою тяжелую ношу.

С наступлением дня мой прежний оптимизм угас, как и солнечный свет. Я решил, что сейчас где-то полдень, но земля под копытами Аккадис все не затвердевала, и не было никаких признаков подъема в гору, который отметил бы наше восхождение к разрушенному городу. Я запел было, так же, как и когда только выехал из Альдурука, но голос мой казался выдохшимся и монотонным. Он словно растворялся в окружающей пустоте. С обеих сторон раздавались карканье и тревожные скрипы, в воде плескались невидимые существа.

Я все время оборачивался, проверяя, нет ли кого-нибудь позади. Я надеялся, что это Галасс, набравшаяся храбрости, но в то же время боялся увидеть бесплотного всадника. Но я так и не увидел ни живых, ни мертвых — лишь пустоту густого тумана, клубящегося от термальных источников. Я не выпускал из рук пистолет и искал успокоения в том, что держу оружие наготове, насколько это вообще могло укрепить мои истощенные нервы.

Именно в такие минуты я более всего опирался на уроки моих наставников.

— Храбрость, — произнес я вслух, — это не отсутствие страха, а преодоление его.

Если бы я шел пешком, то, скорее всего, повернул бы назад или в сторону, но Аккадис целенаправленно шла вперед. Я отбросил всякую мысль о том, что мы вернемся к месту, где останавливались на привал, даже если бы верил, что смогу его отыскать. Теперь я планировал разбить лагерь в развалинах города, как только достигнем твердой земли.

Моя решимость была вознаграждена: Аккадис стало легче ступать по земле, а в темноте болот я разглядел что-то еще более темное, оказавшееся склоном высокого холма. Аккадис тоже почувствовала это и напряглась, чтобы двинуться вверх. Я пока не разрешал ей скакать галопом, потому что опасался столкнуться с какой-нибудь напастью впереди, на покрытом грязью склоне.

— Терпение, — успокоил я лошадь, наклоняясь вперед, а затем, вложив пистолет в кобуру, свободной рукой погладил ее по шее.

И вдруг слева от нас болото словно лопнуло, забрызгав нас грязью и водой. Аккадис заржала и встала на дыбы. Я держал поводья лишь одной рукой и не удержался в седле. Отпустив их, я плюхнулся в грязь. Я захлебывался в грязной воде, водоросли и сорняки тянули меня за руки и ноги, сводя на нет все попытки освободиться. Аккадис заржала снова — самым ужасным и неестественным криком.

Грязь и тина ослепили глаза, я неуклюже двинулся вперед, пытаясь нащупать седло или стремя. Я встал; вода доходила мне до бедер. В болоте что-то бултыхалось. Я не мог добраться до Аккадис, к седлу которой были прикреплены кобура с пистолетом и мой цепной меч.

Нога за что-то зацепилась — за корень дерева, как мне показалось, и я снова упал, наткнувшись при падении рукой не на тину, а на что-то более плотное, но податливое. Внезапная боль пронзила ступню, и я резко вынырнул из грязи, хватая ртом воздух пополам с водой. Задыхаясь, я соскреб грязь с лица, а затем колючки так глубоко впились мне в кость, что я взревел. Боль в лодыжке превратилась