В дверь хаты кто-то постучал.

– Кого там черти принесли? Сказали ж вам, бестолочам, батька думать будет! – заорал Махно.

В открывшуюся дверь бочком-бочком протиснулся Арон Давидович Канторович, он же Барон.

– Нестор Иванович, там Авраам тебя дожидается. Буданов. Ты ж ему дал поручение пробраться к красным. Он собрался, ты будешь с ним говорить?

Махно встал из-за стола, поправил шашку.

– Пусть зайдёт. Дам ему ценные указания, надо во всей широте и со всей ясностью обсудить создавшееся положение на Украине.

Барон вышел. Тут же в хату зашел коренастый дядька. И хоть он был небольшого роста, но мышцы просто бугрились под его рубахой. Авраам Буданов с детства работал слесарем в паровозном депо Луганска, потом сделался подручным кузнеца, так что железа в своё время перетягал множество пудов. Состоял в боевой организации анархистов ещё с 1905 года, участвовал в первой русской революции. Потом продвигал анархические идеи на Украине, многие его знали как организатора шахтёрских анархических групп и профсоюзов на Донбассе. В конце 1918-го в составе анархической группы Васильева выехал в Юзовку для подпольной работы против власти гетмана Скоропадского. В мае 1919-го приехал в Гуляй-Поле, присоединился к махновцам. И вот сейчас батька собирался отправить его в Красную армию.

– Слухай, Авраам, сидай, сам понимаешь, дело у тебя чрезвычайное и важное. С большевистскими вождями у меня разговор не получився. Я Ленину, конечно, телеграфировал и объяснил принятие решения о разрыве с Красной армией постоянными нападками на меня со стороны представителей центральной власти и прессы коммунистов-большевиков. И сообщил о своей преданности революционному делу. Но пока там верховодит всеми делами Троцкий, мени пока рано с ними замириться. А вот командарм Егоров – он толковый, я щэ весной восемнадцатого года с ним зустречался и говорил. Сейчас мне разведка доложила, что он в Полтаве, командует Четырнадцатой армией. Колы мы вместе с ним объединимся, то Деникина остановим. Или хотя бы затрымаем. Деникин на Киев прёт, если выровняет фронт, то пойдёт на Москву.

– Так я понял, батьку, шо мне надо к красным, так мне надо напрямкы к тому Егорову?

Буданов мял в руке картуз, не решаясь в присутствии Махно сесть, хоть он и предложил. А тот мерил широкими шагами комнату и, отмахивая рукой в такт своим мыслям, продолжал говорить как бы сам с собой, не глядя на собеседника. Было видно, что атаман пытается в последний раз убедить себя в том, что поступает правильно.

– Нет, пока ни к кому идти не трэба. В общем и целом, ты пока просто запишись в Красную армию, осмотрись там. Погляди, какая обстановка, шо с командованием, какие приказы. Выясни, какое настроение промеж бойцами. Насколько они симпатизируют нашему анархистскому движению, и вообще какой у них революционный дух. Вот, я написал воззвание, как увидишь, шо настроения соответствуют, надо будет ознакомить бойцов с ним.

Махно взял со стола листок и стал читать:

– «Товарищи, после двух с половиной месяцев наших боёв в Украине я возвратился снова к вам, чтобы совместно заняться делом изгнания деникинских контрреволюционных армий из Украины, низвержением власти Петлюры и недопущением на его место никакой другой власти. Общими усилиями мы займёмся организацией этого великого дела. Займёмся разрушением рабского строя, чтобы вступить самим и ввести других наших братьев на путь нового строя. Организуем его на началах свободной общественности, содержание которой позволит всему не эксплуатирующему чужого труда населению жить свободно и независимо от государства и его чиновников, хотя бы и красных, и строить всю свою социально-общественную жизнь совершенно самостоятельно у себя на местах, в своей среде. Во имя этого великого дела я поспешил возвратиться в свой родной революционный район. И сейчас воюю за правое дело! Так будем же работать, товарищи, во имя возрождения на нашей земле, в нашей крестьянской и рабочей среде настоящей украинской революции, которая с первых своих дней взяла здоровое направление в сторону полного уничтожения буржуйской власти и её опоры – помещиков и кулаков».

Махно закончил читать и посмотрел на Буданова.

– Силён ты, батьку, аж до косточек пробирает. Всё в точку. Но я думаю, сперва мне надо пообтереться там, повоевать малость, авторитет поднакопить. Ну и посмотреть, кто из бойцов что себе думает, какие там мнения будут. И ежели найдутся революционно сознательные, то не я как бы от тебя выступлю, а совместно с бойцами заявим ультиматум красным командирам: мол, замиритесь с батькой и вместе будем бить Деникина. Я правильно понимаю повестку насущного момента, батьку?

Махно в полном восторге хлопнул Буданова по плечу. Со стороны это смотрелось комично: маленький низкорослый атаман с огромной шашкой и приземистый, но атлетически сложённый уже немолодой дядька.

– Ай, молодца, всё верно понимаешь! Ты, Авраам, несмотря на то что рабочий класс, а вопрос верно ставишь. Давай, собирайся и выезжай. Хлопцы тебя подбросят ближе к Екатеринославу, а там уже пробуй добраться сам. Если поезда ходят, то по железнодорожному сообщению дуй. Главное – не попади к белым, они сейчас лютуют, враз могут к стенке поставить. Екатеринослав под ними сейчас, а ты пробирайся в Полтаву. Егоров там. Но торопись, потому шо белые вот-вот Полтаву возьмут. Связь будешь держать со мной через наших людей, про которых я тебе говорил. Ступай.

– Понял, батьку, всё будет в ажуре.

Буданов наконец надел свой картуз, пожал руку батьке и, повернувшись, вышел из хаты. Но не успела захлопнуться за ним дверь, как снова зашел Канторович.

– Нестор Иванович, там местные евреи собрались. От атамана Григорьева терпят многие обиды. Выйди, поговори с людьми.

Махно поморщился.

– Арон, ну что ты, сам не можешь своим соплеменникам объяснить, что атаман Григорьев творит бесчинства, и мы к нему не имеем никакого отношения?

– Так, Нестор Иванович, мы же с Григорьевым вместе воевали у красных, и про то люди знают. Надо, чтобы вы лично, так сказать, открыто отмежевались от этого поца. Таки надо с этим Григорьевым что-то решать, а то он нам ещё долго гадить будет.

Махно натянул на свою буйную шевелюру папаху и вышел на крыльцо. За ним протиснулся и Канторович, став у него за спиной. Перед крыльцом стояла группа пожилых евреев, чьи унылые физиономии выражали одновременно скорбь и надежду. Атаман зачем-то снял папаху, пригладил волосы и заговорил.

– Все вы знаете, что евреи никогда в Гуляй-Поле не были изолированы от общественной жизни нееврейского населения. В моей повстанческой армии никто никогда не становился на путь ненависти к евреям. Но мы не можем не видеть, что в Украине появился дух антисемитизма… И что сделаешь, мы бессильны теперь бороться с ним. Наши силы сейчас все в подполье, нас вынудили отступить войска Деникина, а с большевиками у нас временное недоверие. И в этом также виноват атаман Григорьев, который продолжает притеснять евреев.

Махно привычно провозглашал речь. И не потому, что тема еврейства и беды этого народа его так волновали, нет. Он понимал, что вопрос этот – мелкий и на данном этапе он вовсе не является важным. Но люди пришли к нему, и он должен им что-то ответить. И даже если сейчас он не сможет ничего конкретного им сказать, он обязан показать людям, что он про них думает.