– Я не думаю, что следует ожидать со стороны крестьян и рабочих крайне нежелательной для дела революции, недостойной ненависти к евреям вообще. Сознательные и бессознательные враги революции могут эту ненависть использовать как они захотят. И мы, так много потрудившиеся над тем, чтобы убедить тружеников-неевреев, что еврейские рабочие им братья, что их необходимо втянуть в дело общего социально-общественного строительства на равных и свободных началах, мы можем очутиться перед фактом еврейских погромов. Об этом мы должны тоже подумать, и подумать серьёзно…

Атаман вспомнил, как долго он добивался от своих хлопцев железной дисциплины, как вешал и собственноручно расстреливал всех, кто был замечен в еврейских погромах, как его армию встречали в городах и сёлах, которые он захватывал, и как говорили, что пришёл Махно и навёл порядок. Это дорогого стоило.

– Поэтому наша прямая обязанность – не дать антисемитизму осесть, укрепиться. Гуляй-Поле – сердце нашей борьбы против контрреволюции. Мы должны возвратиться в него, чего бы это нам, как революционерам-анархистам, ни стоило. Находясь в Гуляй-Поле, мы сможем, и это прямая наша обязанность, предупредить зло, нашедшее себе место в гуще крестьян и рабочих… А предупредить его мы сможем тем, что своевременно разъясним революционным труженикам, кто виноват в произведенных погромах… Поэтому прошу вас всячески помогать нашей революционной повстанческой армии и разъяснять еврейскому населению, что Махно не имеет ничего общего с атаманом Григорьевым!

Махно закончил речь, надел папаху, повернулся и зашел в хату. Арон Канторович выдвинулся из глубины крыльца, печально посмотрел на группу евреев. Потом вздохнул и сказал:

– Шо ж вы такие поцоватые, братья мои? Вас Григорьев обижает, а вы терпите? А надо этому Григорьеву давно надрать тухес! Кому вы сейчас пришли жаловаться? Батьке Махно? У него сейчас голова за то болит, как бы армию свою сохранить и где бы боеприпасы раздобыть. Я уже молчу о фураже и продовольствии. Вы где были, когда батька рубился с немцами? А когда мы беляков гнали, вы чем нам помогали? Батька кинул клич по всей Екатеринославской губернии: кто может, помогайте революции, а вы притворились, что немножечко глухие? А теперь, когда вас немножечко погромили, вы вспомнили про батьку Махно? Так вы же с немцами прекрасно ладили, вы белых готовитесь хлебом и солью встречать, а когда Деникин вас драть будет, вы снова к Махно побежите? – Канторович снова картинно вздохнул и продолжил: – Нет, мои немножечко обделённые разумом братья, долг – он платежом красен! Только в том смысле, что батька Махно вам ничего не должен. Поскольку надо было в своё время немножечко заплатить. Вот когда наша армия будет сильна, как прежде, когда у нас будут кони и что тем коням покушать, когда наши хлопцы не будут с шашками скакать на пулемёты потому, что у них не будет патронов и снарядов – вот тогда придёте к батьке и спросите: батьку, а что тебе ещё надо, чтобы ты смог нас защитить от всяких шмоков? И тогда батьке таки будет вам что сказать. А теперь ступайте, и не будьте такими шлимазлами, братья мои…

Махно между тем, провозгласив речь, вернувшись в хату, вновь погрузился в тяжёлые раздумья. Он сожалел, что пришлось разругаться с советской властью. А всё этот идиот Дыбенко… Батька, вспоминая об этом, даже застонал. Вот ведь гнида, вечно пьяная, вечно волочился за бабами. Даже Екатеринослав с ходу взять не мог, пришлось ему, атаману Махно, лично со своей сотней брать Синельниково и рубать беляков. Но как только красные вошли на станцию, так двадцать его хлопцев по приказу Дыбенко было расстреляно – якобы за расхищение поездов. А ведь хлопцы всего лишь попытались забрать свои военные трофеи. Эти расстрелы он, Махно, Дыбенко не простит никогда!

«Но ладно, пока Буданов пошёл на разведку, а там посмотрим. Надо что-то решать с Григорьевым, надо его к ногтю! И тогда можно замириться с большевиками. Иначе сомнут, или белые, или красные. Надо поступить так, как делали всегда, если сила оказывалась не на нашей стороне: рассыпались и затаились».

Махно усмехнулся своим мыслям. Да, только так, и точка! Требовать от своих людей проливать кровь за чуждые интересы батька не мог и не желал. Пока не будет ясности, надо дать людям отдохнуть. Фронт стабилизировался, пара недель у него есть. За это время решить вопрос с Григорьевым, определиться с направлением – на запад или на восток. Или, если всё же с большевиками, с Егоровым получится разговор, то…

Атаман задумался. А что тогда? Ведь Троцкий засыпал его приказами: немедленно мобилизовать все наличные силы и держать фронт. Держать! Против беляков одному держать? А боеприпасы где? Чем держать? Голыми саблями? Так три сотни выкосил Шкуро, еле вырвались тогда! И он, Махно, на четвёртую по счету депешу от Троцкого ответил матерно. Вот тогда предреввоенсовета и объявил его изменником и мятежником. Ну да, может, он и мятежник, зато весь его штаб потешался, что Троцкий – х…

Махно улыбнулся. Да уж, Лев Давидович тогда опешил. Давно, видать, по матушке командующего Красной армией никто не посылал. А посылал ли кто вообще? Впрочем, не суть. Надо послать фуражиров по окрестным сёлам, да и лошадей сменить не мешало. И тогда решим, куда и каким макаром скакать!

Тюрьма была добротной. Своим внешним видом она напоминала какой-то рыцарский замок. Вообще-то так оно и было: построенная на Кобелякской улице ещё в 1808 году тюрьма так и называлась Тюремным замком. В этом замке находилась не только тюрьма – на втором этаже располагались тюремная церковь и казармы охраны. Всё это огромное здание было огорожено кирпичной стеной высотой выше четырёх метров со сторожевыми круглыми башнями по углам. В общем, такая неприступная крепость в самом центре Полтавы.

Камеры в тюрьме напоминали Сергею бомбоубежище – он в детстве видел такое, когда отец однажды взял его и брата с собой и повёл в какой-то бункер. В этом бункере был расположен тир. В тот раз Сергей и Саша в первый раз стреляли из пистолета. И вот сейчас, сидя в камере, Сергей вдруг отчётливо понял, что он навсегда потерял свой мир, маму, отца, друзей, ту жизнь, к которой привык и которой у него теперь никогда не будет. И это не только все те удобства и комфорт, бывшие для человека XXI века чем-то само собой разумеющимся – все эти мобильные телефоны, интернет, телевидение, музыка, удобная и функциональная одежда, а ещё много всяких хороших и полезных вещей. Главное – он в этом новом мире был совершенно один. Если не считать, конечно, его брата Сашу. Но всё равно, они с братом были здесь чужими. Хотя и среди своих.

Нет, конечно, в фантастических романах многие герои, попадая в прошлое или в другие миры, всё время ощущали связь со своим временем. Тот же герой романа Стругацких из «Обитаемого острова», он в конце концов и друзей себе нашёл в новом мире, да и под контролем был всё время. Его мир всегда был рядом. А «Трудно быть богом»? Там герой настолько проникся бедами мира, в которой попал, что начал помогать ему стать лучше. Прогрессировать. А его родной мир помогал ему в этом.

Попробуй здесь исправь всё, не имея ничего – никакой волшебной палочки, никакой техники из будущего. Только то, что в голове, – знания, память. Но какой с этой головы толк, если в неё прилетит пуля? Такая простая, обычная, тупая пуля. Как там пелось в известной песне? «Девять граммов в сердце – постой, не зови»? А тут на каждом шагу того и гляди – прилетит. Вот и сейчас – сменил одну тюрьму на другую. И что дальше? Вот выведут его из ЧК и шлёпнут. «И подвиг свой не совершу».