Смех Джереда захлебнулся в горле, обжигающее виски проложило дорожку от его груди к носу.

— Мою дикость? — Он повернулся, со стуком поставил стакан на столик и взглянул на дверь, которая стояла как барьер, отделяющий от всего остального мира, одной рукой показывая в этом направлении. — Мою дикость? — повторил он, слова не торопились слетать с языка, сдерживаемые удивлением, раздражением, неверием. Те же самые эмоции он испытывал в присутствии своей жены. — Поищите мою жену, если хотите кого-то наказать, дядя. Она следует за мной везде! Она скачет верхом по лесу, цитируя детские сказки, она не перестает задавать вопросы от рассвета и до заката. У нее даже хватило безрассудства посетить мою любовницу! И это только малая часть ее проступков, а у вас хватает совести называть меня диким? Ха!

Он запустил обе руки в волосы и снова отвернулся к окну.

— Мне уже до смерти надоело носить ярлык дикаря только потому, что моя мать была шотландкой.

На лице Стэнфорда Мэндевилла появилось странное выражение — необычная смесь веселья и сострадания.

— Я не из-за этого называл тебя диким, Джеред, а из-за того, что случилось с тобой после ее смерти.

— Я не желаю говорить об этом.

— И поэтому ты прожигаешь свою жизнь? Не пора ли немного угомониться?

Джеред обернулся, удивление изогнуло его губы в искренней улыбке.

— Так вот что вы всегда думали? Моя жизнь не ограничивается одним событием. Если то, как я проживаю свою жизнь, не встречает вашего одобрения, то не изучайте ее так жадно. Ограничьте свои исследования тем, что касается строевого леса, мачт и чертежей кораблей. А меня оставьте в покое.

— Пока ты болтаешься на опасном мелководье?

— Я не какой-то там чертов корабль!

— Тогда кто ты, Джеред? И что ты собираешься делать со своей женой?

Тесса отошла от двери. Она не хотела слышать ответ Джереда. Не потому что подслушивала, просто такое было недостойно герцогини. Она не хотела знать о его планах относительно ее. Они, без сомнения, включали в себя ее ссылку в Киттридж-Хаус. И еще меньше она хотела слышать то, что он может сказать о своей подлинной натуре. Что он скажет? «Я никчемный человек, дядя. Я пропащая душа. Я человек, которого несло по течению и вдруг прибило к берегу любовью хорошей женщины».

«О, Тесса, не будь такой идиоткой!»

Она положила ладонь на дубовую дверь, желая, чтобы этот контакт с деревом мог хоть как-то упорядочить ее спутанные мысли. Он злился на нее и был в ярости на своего дядю. Почему тогда ей так хочется открыть дверь и утешить его? Хотя он не нуждался в этом, что было ясно из его слов.

Он не хотел ничего от нее.

Нет, возможно, это было неправильно. Иногда он спал в ее постели или она в его. В мягком свете рассвета они поворачивались друг к другу, предлагая друг другу утешение без слов.

И все же между ними все еще была пропасть, им явно не хватало взаимопонимания. Ей хотелось, чтобы он знал все мельчайшие подробности ее жизни, ее потребности, ее желания. Он охранял свой внутренний мир очень тщательно, не подпуская ее даже близко. Она была чересчур эмоциональна, он — сдержан. Семья — для нее это значило так много. Он не мог то же самое сказать про себя.

Тесса боялась слишком настойчиво расспрашивать о его жизни, его желаниях. Когда она хотела это сделать, ее останавливала мысль, что каждым вопросом она раскрывает перед ним свою собственную уязвимость. Она ничуть не сомневалась, что его ответ будет резким, нацеленным на то, чтобы поставить ее на место и отправить ее обратно в Киттридж-Хаус. А ей очень этого не хотелось.

Какого черта он вообще здесь?

Чтобы доказать что-то своему дяде? Зачем? У того есть свое мнение, его трудно в чем-то переубедить. Ему, в сущности, наплевать на все. Он просто хотел какое-то время побыть вдали от Лондона. Судостроительные верфи ничуть не хуже любого другого места.

Джеред был не в силах ответить на вопрос дяди. А главное, он не знал, что ему делать с собственной женой.

И вот он стоял в адмиральской каюте, глядя сквозь сильно скошенные окна кормовой галереи. В нижней трети окон были встроены закрытые деревянные шкафчики, а сверху на них лежала объемная пачка чертежей «Победы». Ему не нужно было читать их; каждый фут оснастки, каждый квадратный ярд парусов, каждая железная скоба, каждый брус, каждая доска обшивки, каждый инструмент были словно отпечатаны в его мозгу. Он знал корабль так хорошо, что мог бы сам заново построить его.

Корабельная верфь была сценой неистовой деятельности. Новый шлюп должен был быть спущен на воду всего через несколько недель. Не такой величественный, как «Победа». На самом деле он был так мал, что для управления им было достаточно двадцати моряков. А чтобы поднять один только якорь «Победы», требовалось больше сотни матросов. К битве готовились еще два корабля, присланные сюда, потому что военно-морские доки были переполнены кораблями, ждущими ремонта. Слухи утверждали, что на средства Мэндевиллов английский флот все больше крепнет. Каждый раз, когда французы давали повод, британские корабли готовились выйти из гавани.

Значит, дело дойдет до войны?

Людовик XVI вместе с семьей бежал из Парижа. Король низложен, а народ бунтует. Внимание Джереда было сосредоточено на сцене, разворачивающейся внизу. Он нанял сотни рабочих, мастеровых, бывших матросов, кораблестроителей в добавление ко всем тем, которые будут населять этот корабль, когда он снова выйдет в море. Сотни людей, много кораблей. Вся его жизнь перемежалась войнами — то одной, то другой, — и каждая наполняла сундуки Мэндевиллов.

Многие годы герцоги Киттридж играли в свои промышленные затеи, как в игрушки, которые держали в старой классной комнате. Стэнфорду Мэндевиллу понадобилось всего несколько лет, чтобы превратить верфи в предприятие не только прибыльное, но и престижное. Мэндевиллы могли по праву гордиться, что они не почивают на лаврах, а по сей день верно служат Короне.

Солнце сверкало на океанских волнах, и Джеред невольно залюбовался раскинувшимся перед ним простором. Он здесь уже почти неделю. Его первоначальный интерес к «Победе» превратился в нечто большее. Ведь эта посудина была самым большим из кораблей Мэндевиллов.

Это и в самом деле был внушительных размеров корабль, снаряженный для адмиралтейства, с сотней пушек, расставленных по трем его палубам. Нос корабля украшала деревянная фигура женщины: ее голова запрокинута, словно бы защищаясь от волн, рыжие волосы были вырезаны с таким искусством, что казалось — они завиваются по шпангоутам, ее грудь была задрапирована шарфом, на котором была вырезана дата постройки. Действительно, судьбоносный год.

И необыкновенный корабль. Для его создания потребовалось семь лет, на один только корпус ушло две тысячи дубовых стволов. У него было три мачты, двадцать семь миль такелажа, больше пяти акров парусов, и в нем могли разместиться больше восьми сотен офицеров и матросов.