– То есть это известная картина?

– Весьма.

– И вы знаете, в чьей коллекции она находится?

– Скорей всего, в музее Прадо, в Мадриде, там собрана большая часть Хатума.

– Прекрасно. – Турецкий записал. – Значит, учитывая, что Ракитский был вашим консультантом как раз по вопросам современного искусства, я могу быть уверенным, что вы все знаете об этой стороне его деятельности и, следовательно, никто от вас с предложением продать картину Хатума к нему не приходил?

– Я уже сказал, что впервые слышу о том, что Ракитский владел такой картиной и…

Турецкий достал из ящика стола фотографию «Степени отчуждения» и протянул Самойлову:

– Не узнаёте? Она же рядом с Левитаном висела.

Самойлов даже лицом потемнел. Пожалуй, не играет, подумал Турецкий, пожалуй, он правда не знал. Что это меняет? Ничего. Суживает круг поисков. Значит, коллекционер арабской живописи действительно не имел к нему отношения. А впрочем, чем черт не шутит. Турецкий достал отксерокопированный портрет, нарисованный со слов Андреева.

– Этот человек вам не знаком?

– Как будто видел где-то, – сразу же сказал Самойлов.

– В Москве?

– Да.

– Есть какие-то ассоциации?

– Дайте подумать… – Самойлов молчал полминуты, потом сказал: – Его зовут Вадим. Я играл с ним на бильярде четыре года назад, в сентябре, в бильярдном клубе «Баскервиль». Думаю, он профессионал в этом деле.

– В чем, в бильярде?

– Да.

– Он зарабатывает этим себе на жизнь?

– Вы не поняли, я имел в виду – класс игры. «Баскервиль» не то место, где на этом деньги заколачивают, это клуб. По-моему, он там просто отдыхал. Дайте-ка подумать… – Самойлов сощурил глаза. – Ну да, щедрые чаевые официанту… к нему там относились как к завсегдатаю.

– Фамилию этого Вадима-бильярдиста не помните?

– Не не помню, а не знаю, – с некоторой обидой поправил Самойлов. – Больше я в «Баскервиле» с тех пор не был и соответственно его не встречал. Все.

– Спасибо, вы мне очень помогли. Теперь вернемся к Ракитскому. Скажите, Антон Серафимович, а тема продажи Левитана поднималась вами в дальнейшем?

Самойлов усмехнулся:

– Понимаю, что отдаю вам в руки готовый мотив, но вынужден сказать, что – нет, никогда. Валентин Николаевич, несмотря на весь свой дипломатический опыт, был человек довольно конкретный… э-э, не поймите превратно, не в современном, не в вульгарном значении этого слова, а в том, что формирует его облик как человека четкого и абсолютно недвусмысленного – тогда, когда он хочет таковым казаться. Понимаете?

– Ракитский дал понять, что решение свое не переменит ни при каких обстоятельствах. И вы в это поверили, так?

– Совершенно верно. Это мотив?

– Как знать, – задумчиво сказал Турецкий. – Для этого я должен выяснить, насколько сильно вы хотели приобрести «Вечер в Поленове».

– Поверьте, – сказал Самойлов, прижимая руки к груди, – очень хотел, очень сильно хотел!

Турецкий посмотрел на своего собеседника несколько по-новому.

– Я не понимаю… вы что же, сами пытаетесь меня убедить в том, что у вас был мотив для ограбления Ракитского?

Самойлов снова немного подумал и кивнул.

– Шутите?

– Ничего подобного. Я вам официально заявляю, гражданин следователь, я хотел заполучить Левитана… м-мм… любой ценой.

– Любой ценой – звучит довольно двусмысленно, учитывая цифры, которые сейчас фигурировали, – заметил Турецкий и спохватился: – А что это вы уже и на «гражданина» перешли?!

– Так, – смиренно сказал Самойлов. – Привыкаю.

– Издеваетесь?

– Странный вы человек, Александр Борисович. Сперва проявили удивительную проницательность, когда вызвали меня на допрос…

– Ни на какой допрос я вас не вызывал, гражданин Самойлов! – зарычал Турецкий. – Это беседа, просто бе-се-да! Как сознательный член общества, вы должны оказывать посильную помощь…

– Смотрите, – обрадовался Самойлов, – вы тоже незаметно на «гражданина» перешли! И кстати, обратите внимание, я ведь сразу пришел с адвокатом, хоть вы и настаивали, чтобы я от него избавился, а все равно сидит, в машине ждет. Впрочем, я гражданин, как вы справедливо заметили, вполне сознательный, готов сотрудничать со следствием и всячески содействовать и в разумных пределах… ну и так далее…

– Что за бред?! – возмутился Турецкий. – Что за комедия?!

Самойлов молчал.

Неужели… Так вот оно что…

– Я правильно вас понял? – внимательно глядя банкиру в глаза, спросил Турецкий.

– Абсолютно, – твердо ответил тот.

– А вы знаете, что, по оценкам специалистов западных медицинских организаций, работающих в России, число заболеваний в наших тюрьмах… ну хотя бы туберкулезом… уже давно превысило эпидемический уровень?

– А вы создайте мне условия, – предложил Самойлов.

Просто потрясающе, подумал Турецкий. Итак, один из самых могущественных (по слухам) людей страны просится под замок. Не отводя от него взгляд, Турецкий снял трубку и позвонил Меркулову:

– Константин Дмитриевич, у меня сейчас находится господин Самойлов, который упорно именует себя гражданином Самойловым, ну и… нам нужно постановление суда, его надо немедленно взять под арест, и я думаю, можно сделать заявление для прессы: Генеральная прокуратура-де готова выдвинуть обвинение против известного банкира.

– Саша, если я тебя правильно понял, – осторожно сказал Меркулов, – он в камеру просится?

– Да.

– Чего-то боится?

– Да.

– Знаешь чего?

– Нет.

– Зайди ко мне.

Турецкий положил трубку и, ни слова не говоря, вышел из кабинета. Попавшийся навстречу Федоренко был немало удивлен его хмурой физиономией.

– Саша, – сказал Меркулов, когда Турецкий вошел к нему в кабинет, – ведь влипнем же. Скандал большой будет.

Турецкий вздохнул:

– А если его грохнут – скандала не будет? Костя, у него пиджак больше, чем моя зарплата за год, стоит.

– Будет хуже, – согласился Меркулов. – Ты хотя бы можешь предположить, чего он боится? На каком месте разговора сбой произошел, помнишь?

– Помню. На абсолютно ровном. Он вообще уверяет, что с самого начала сдаваться приехал. Бред, конечно, я понимаю, как это выглядит. А бояться он может только двух вещей. Или заказчика картины, или настоящего заказчика.

– Как это?

– Либо того, кто картину получил, либо того, кто не получил, но очень на это рассчитывал.