— Что значит не знаешь?

— Я не могу этого объяснить.

— Да ладно, Молина, не темни. Соберись и сформулируй, что у тебя на уме.

— Хорошо, не думай ничего такого, но если я добр к тебе… это потому, что хочу заслужить твою дружбу и — почему бы и нет? — твое расположение. Точно так же я добр к своей маме, потому что она хороший человек, который никогда никому не сделал ничего плохого, потому что я люблю ее, потому что она очень милая, и я хочу, чтобы она любила меня… Ты тоже очень хороший человек, бескорыстный, ты рисковал жизнью ради благородных идеалов… Что ты отвернулся, я тебя смущаю?

— Да, немного… Но вот я смотрю на тебя, видишь?

— И за это я… уважаю тебя, ты мне нравишься, и мне хочется, чтобы ты так же относился ко мне… Потому что любовь матери — это единственное хорошее, что было у меня в жизни, потому что она принимает меня таким, какой я есть, и любит меня просто так, невзирая ни на что. Это как дар свыше, он помогает мне жить дальше, только он и помогает.

— Можно я возьму хлеба?

— Конечно…

— Но разве у тебя… разве у тебя нет близких друзей… кто много для тебя значил?

— Да, но все мои друзья… голубые, как и я, и это такой свой мирок, как бы тебе объяснить? Мы не особо полагаемся друг на друга, потому что мы такие… пугливые, нерешительные. И всегда ждем… настоящей дружбы, серьезной дружбы… с мужчиной, конечно. Но это невозможно, потому что мужчине обычно… нужна женщина.

— Все гомосексуалисты такие?

— Нет, есть и другие, те, что влюбляются друг в друга. Но я и мои друзья, мы — женщины. Нам все это не нужно — все эти игры для гомиков. Мы обычные женщины — мы спим с мужчинами.

— Сахар?

— Спасибо.

— Свежий хлеб — это просто объедение… Самое лучшее, что есть на свете.

— Да, вкуснотища… Кстати, забыл тебе рассказать…

— Да, окончание фильма про зомби.

— Да, это тоже, но я хотел сказать еще кое-что…

— Что?

— Адвокат сообщил, что дело движется.

— Какой же я болван, даже не спросил. Ну, и что еще он сказал?

— Что вроде все должно получиться, но когда тебя выпускают досрочно, в смысле не когда уже выпустили… в общем, тебя переводят в другой блок. Так что в конце недели меня должны перевести в другую камеру.

— Правда?

— Похоже.

— А адвокат, откуда он знает?

— Ему сказали в администрации, когда он принес туда апелляцию.

— Отличные новости… Ты, наверное, рад…

— Не хочу пока об этом думать. Не хочу зря надеяться… Тебе стоит попробовать салат.

— Да?

— Правда, он очень вкусный.

— Даже не знаю, у меня аж под ложечкой засосало от твоих слов.

— Слушай, давай будто я ничего не говорил, потому что пока еще ничего не известно. По крайней мере, мне никто ничего не говорил.

— Нет, почему, вроде все складывается удачно; мы должны радоваться.

— Лучше не надо…

— Но я рад за тебя, Молина, хотя ты и уходишь и… Значит, так надо…

— Возьми печеное яблоко… Они хорошо усваиваются.

— Нет, давай оставим на потом, или я оставлю свое. А ты ешь, пока хочется.

— Да нет, я тоже не слишком голоден. Знаешь… к концу фильма про зомби мы проголодаемся, тогда и съедим.

— Договорились.

— А он интересный, правда?

— Да, забавный.

— Вначале я его смутно помнил, но теперь что-то всплывает.

— Да… подожди немного. Что-то я… Не знаю, что случилось, Молина, но со мной… со мной что-то странное.

— В чем дело? Что-то болит? Желудок?

— Нет, это голова, какой-то сумбур.

— Почему?

— Не знаю, может, оттого, что ты уходишь, даже не знаю.

— А-а…

— Лучше я прилягу и чуть-чуть отдохну.

— Хорошо.

— Поговорим попозже.

— Ладно, давай попозже.{9}

— Молина… который час?

— Начало восьмого. Я уже слышал, как разносят ужин.

— Я весь разбитый… А надо бы пользоваться моментом, пока еще не стемнело.

— Ага.

— Но я не в себе.

— Тогда отдохни.

— Но ты так и не дорассказал фильм.

— А ты и не хотел.

— Я не хотел, чтобы ты рассказывал, потому что в тот момент мне это было не в радость.

— Ты и просто поболтать не захотел.

— Если я не соображаю, что говорю, лучше вообще помолчать. Зачем пороть всякую ахинею…

— Тогда отдохни.

— А фильм?

— Сейчас?

— Да.

— Ладно, как хочешь.

— Я позанимался немного, но даже не помню, что читал.

— Я не помню, на чем мы остановились. На чем?

— Ты про что, Молина?

— Про фильм.

— На том, что девушка одна в джунглях и слышит барабаны.

— Да, точно… Джунгли залиты полуденным солнцем, и девушка решает пойти в ту сторону, откуда доносится этот мрачный барабанный бой. И идет вперед, теряет одну туфлю, потом спотыкается, падает, у нее рвется блузка, а лицо все перепачкано в грязи. Но она продолжает продираться сквозь колючий кустарник, который цепляется за юбку. И по мере того как она все ближе подбирается к месту, где происходит церемония вуду, джунгли становятся все темнее и темнее, и свет исходит лишь от свечей. Они стоят на алтаре, много свечей, а у подножия лежит тряпичная кукла, и у нее из сердца торчит булавка. И эта кукла — копия ее мужа. И все местные мужчины и женщины стоят перед ней на коленях, молятся, испускают странные монотонные вопли, потому что каждый преисполнен тоской. Девушка оглядывается по сторонам, пытаясь найти жреца; она ужасно боится его увидеть, но в то же время умирает от любопытства — ей не терпится посмотреть, как он выглядит. А барабаны бьют все яростнее, негры завывают все громче и громче, а девушка сама не своя; ее волосы всклокочены, одежда порвана, и она стоит за пределами круга, который образуют все эти молящиеся люди. Внезапно барабаны смолкают, пеоны перестают выть, а из глубины тропического леса дует ледяной ветер. И появляется колдун. На нем что-то вроде длинной белой туники, но грудь открыта — и это молодая грудь, покрытая волосами, лицо же у него старческое, и это лицо… дворецкого. С отвратительным, лицемерным выражением на лице он благословляет негров и одновременно подает сигнал барабанщикам. Те начинают отбивать новый ритм, совершенно дьявольский, а колдун смотрит на девушку, даже не скрывая свою похоть, и делает какие-то пассы рукой, глядя ей прямо в глаза, гипнотизируя ее. Она отводит глаза, чтобы не поддаться чарам, но не может справиться с его магнетизмом и мало-помалу поворачивает голову и смотрит на него. Она впадает в транс и, пока барабаны отбивают ритм, который кажется ужасно сексуальным, идет к колдуну. И негры тоже впадают в транс, они опускаются на колени, тела их отклоняются назад, так, что головы практически касаются земли. И когда девушка подходит к жрецу на расстояние вытянутой руки, будто ураган проносится в ветвях, он задувает все свечи, и воцаряется полный мрак, и все это в полдень. Колдун хватает девушку за талию, его руки находят ее грудь, он гладит ей щеки, затем поднимает и несет в хижину. А потом… Ох… что же дальше?.. М-м, что же дальше? А, вот, сердобольная негритянка, видя, что девушка укатила в коляске, отыскивает ее мужа и тащит его с собой, говоря, что колдун просил его прийти немедленно. Потому что… как же там? Она, негритянка, была женой колдуна, я говорил? Дворецкого. И когда девушка увидела, что пришел ее муж, чары рассеялись, так как негритянка стала вопить. Это было как раз в тот момент, когда жрец вносил девушку в хижину.