Одна из историй, возможно и недостоверная, рассказывает о его сотрудничестве с неким каббалистом, твердо решившим ускорить приход Мессии. Этот раввин разработал план: в определенном месте в Святой Земле и в определенный день нужно принести в жертву животное. В соответствии с его каббалистическим расчетом жертвоприношение должно произойти на рассвете и кровь животного должна быть разбрызгана на вершине пустынного холма, расположенного в центре арабской зоны, куда евреям ходить опасно. Решение было найдено в виде маленького самолета и замены жертвенного верблюда крепким, здоровым петухом. Леви должен был совершить ритуальное жертвоприношение, то бишь зарезать петуха, а роль раввина заключалась в тщательном определении времени и места по мистическим знакам. Увы, Леви задержал явление Мессии своей неспособностью преодолеть реакцию петуха, не желавшего сохранять спокойствие в нанятом маленьком самолете и безразличного к увещеваниям раввина, который в отчаянии продолжал координировать свою карту с планом полета нетерпеливого британского пилота. Как я уже сказал, эта история, возможно, была выдуманной, но экстравагантные выходки Леви со временем стали легендами. Я был свидетелем одной из таких историй. Однажды в холодный зимний день я нанес ему визит в его маленькой халупе, служившей и домом, и местом для приготовления гриссини[68]. Это скромное обиталище находилось на окраине Рамат-Гана, сегодня части Большого Тель-Авива. Тогда же между ним и Тель-Авивом было несколько километров пустого пространства. Идея внедрения этого пьемонтского хлеба в пионерское еврейское общество военного времени, когда хлеб давался по карточкам, принадлежала жене Леви. Она отчаянно боролась, чтобы, уже имея большую семью, сводить концы с концами, и для этого бралась за разные дела, среди которых ее домашние хлебные палочки не были самым удачным предприятием. Выпечка гриссини к тому же подвергала опасности окружающих: из плохо отрегулированной печи исходил запах нефти. В тот день, когда я навестил их, они как раз собирались отправиться в Тель-Авив, используя детскую коляску в качестве транспортного средства. Синьор Леви, основываясь на своих математических расчетах, убедил жену, что они доберутся до города менее усталыми, если один сядет в коляску, а другой будет ее толкать, а потом наоборот. Я видел, как они отправлялись в путь, и картина была следующей: Леви сидит в коляске, его черная борода развевается по ветру, ноги в сандалиях торчат из коляски, на коленях пакеты с гриссини, его жена с энергией и достоинством толкает коляску, еле выдерживающую вес мужа, а обалдевшие прохожие с изумлением провожают их взглядами.

В Рамат-Гане жила группа итальянских евреев, чье поведение было диаметрально противоположным поведению семьи Леви. Почти все они, за малым исключением, были раньше членами фашистской партии — скорее по инерции, чем из искренних убеждений. Но не это было их главным отличительным свойством. То, что явно выделяло их среди еврейского общества того времени, была тщательность, с которой они сохраняли в пионерско-социалистической стране уклад жизни провинциальной итальянской буржуазии. Большинство из них иммигрировало в Палестину с немалыми деньгами, а те, у кого денег не было, быстро разбогатели, так как и военной экономике, и стремительному развитию общества они весьма помогли своим тяжелым трудом и участием своих многочисленных детей во всех военных конфликтах с арабами. В их домах, полных солидной мебели, всевозможной утвари, миниатюр, статуэток, вышивок и красивых скатертей, преобладала та же упорядоченная, осторожная атмосфера, что и в домах Флоренции или Кремоны, — патриотизм, лишенный идеологии, уважение, но без подозрительности к власть имущим. Трудолюбивые, но скупые, вежливые и воспитанные, но чуждые элегантности, они гордились своим вновь приобретенным статусом борцов с фашистским режимом, против которого они никогда не восставали. Эти банальные и скучные люди, окопавшиеся в религиозных традициях, скрывающие грубое невежество в вопросах иудаизма, превратили итальянскую синагогу в общественный центр клана и признак социального отличия. Умеренные во всем — как в пище, так и в политических пристрастиях, — они были счастливы найти в сионизме решение проблемы физического выживания и своей духовной анемии. Прислушиваясь к их светским разговорам в красивых, ухоженных домах после субботнего ужина, я поражался тому, как они умудрились участвовать в двух контрастирующих процессах ассимиляции — сперва в предавшем их итальянском национализме и теперь в еврейском национальном обществе в Палестине, поставившем себе целью абсорбировать остатки погибающего еврейства вместе с его фольклором и литургией. Результатом оказалось переключение с одного национализма на другой с сохранением тех же предрассудков в виде романтического патриотизма и социального конформизма, которые они привезли с собой из Италии.

В этом маленьком, претенциозном, осторожном рамат-ганском обществе я хорошо себя чувствовал только в миланской семье выходцев из Греции. У них не было детей, и они принимали под свое крыло любого молодого человека, нуждавшегося в постоянном или временном убежище. За их столом, даже тогда, когда скромный бюджет заставлял их урезать порции, я всегда утолял свой голод, не стесняясь этого. В их доме я научился не только понимать, что полученная пища — благословение, но и ценить это благословение. Здесь я провел наименее грустные отпуска из школы и армии, здесь я давал волю своим мечтам, надеждам и печалям, не боясь быть осмеянным, здесь меня всегда ждали удобная кровать, горячий душ и чистое полотенце. Только те, кто познал муки голода, кто оказался вырванным из своей социальной среды, кому приходилось стыдиться своей грязной рубашки, находясь среди хорошо одетых людей, кто знает, что такое бессонные ночи на кровати без матраса и простыни, кто замерзал зимой под ледяным душем, кто испытывал жажду под палящим солнцем, — только тот и может оценить гостеприимство без ограничений и понять долгую обиду за неоказанную помощь, обиду в моем случае несправедливую, потому что я из гордости и застенчивости помощи не просил.

Дом этой греко-итальянской семьи был построен на небольшом холме, теперь уже полностью поглощенном бетоном городских кварталов, на вершине которого еще долгие годы гордо вздымалось шелковичное дерево. Сидя в тени его ветвей в жару летней субботы, я часто видел странного субъекта, пересекавшего улицу, чтобы войти в деревянный барак, используемый под синагогу. Это был молодой человек лет двадцати с небольшим, высокий и загорелый. У него были длинные, до плеч, волосы, и одет он был в длинную грязную белую рубаху и обтрепанные брюки. Его в насмешку называли «Мессией» из-за голубых водянистых глаз, устремленных в бесконечность, и странного поведения, делавшего его похожим на безобидного лунатика. Однажды во время войны он исчез. Кое-кто говорил, что он был арестован британскими властями как опасный террорист, другие — что его направили в сумасшедший дом. В любом случае, пока он еще бродил по улицам Рамат-Гана, меня тянуло к нему с какой-то необъяснимой силой.

Он явно был сумасшедшим. Но его сумасшествие было того типа, что в различных формах было распространено среди многих евреев Палестины и циркулировало в их венах, как коллективный наркотик. Как и они, «Мессия» был, похоже, охвачен манией апокалипсиса. Война, разрывавшая мир на части, виделась ему войной Гога и Магога. Еврейская трагедия, масштабы ужасов которой еще не были известны, представлялась Божьей карой за осквернение евреями своих душ путем поклонения политическим и социальным идолам Европы. Белая книга, посредством которой англичане закрыли дверь перед еврейской иммиграцией и пытались положить конец надеждам сионистского движения, была сатанинским измышлением и в то же время предупреждением евреям свыше: не сходите с пути, предписанного вам на горе Синай, не поддавайтесь соблазнам чужих народов, не полагайтесь на свою гордую политическую смелость, а уповайте только на Провидение. Что бы ни случилось, проповедовал он, Эрец-Исраэль, Земля Израиля, всегда останется мостом, от которого «Бог никогда не отвернет Своего взора». Верующие евреи, которые, по его словам, являются «личными телохранителями Царя Вселенной, да будет благословенно Его имя», выдержат все испытания и удостоятся стать свидетелями великих чудес. Англия была для него последним, окончательным Римом, «нечистым животным, которому суждено погибнуть». Арабы — братом-врагом. Евреи должны воевать с ними, но не из ненависти, а из понимания таинственной судьбы, предписанной на небесах, связывающей навечно потомков Исаака и Исмаила, Иакова и Эсава. В каждом поколении евреи и арабы будут воевать за общее наследство, что сделает трудным, если не невозможным, их сосуществование на одной земле.