– Мне следователь Романов рассказал, что у него на работе есть одна паршивая овца… правда, он не указал, как зовут эту скотину. Вы не знаете, кто это?

Марат промолчал, но кровь постепенно начинала пульсировать по лицу. Знакомое и уже ставшее родным чувство злости и гнева переполняли его эго. Он не мог упустить тот редкий шанс, когда он, в конце концов, может воздать своему обидчику сполна.

– Но Евгений Андреевич, – продолжил подследственный, – намеком указал, что эта овца, которая портит жизнь коллегам на работе, любит носить цветастые шарфики. И он спрашивал у меня, к чему бы это? Не знаешь? А я знаю! – голос становился все интригующим, это Воинов умел.

Марат опять промолчал, но, резко встав, на пол шага приблизился к Воинову, наручники на том внушали ему чувство безопасности. Марат схватился за цепь наручников и резко вздернул наверх:

– Что, больно, быдло тюремное? А? – теперь уже у Марата перекосилось лицо от самодовольной усмешки.

Воинов не шелохнулся, расслабил руки, боль была терпимой. Марат продолжал негодующе вздергивать вверх руки Воинова и ожидал мольбы о милосердии. Воинов молчал и ждал, как взрослый ждет, пока дитя не натешится новой игрушкой вдоволь. Лицо ничего не выражало: ни боли, ни страдания, он просто молчал, слегка сжав губы, и ждал момента.

– А как тебе это? – Воинов одним движением рук перехватил два пальца, указательный и средний на правой кисти Марата, и резко согнул их.

– Ах ты, сука! Я же тебя урою, козел! – заорал Марат, корчась от боли.

Воинов привстал со стула и увеличил рычаг давления на пальцы, Марат без сопротивления чуть было не повалился на спину, но арестант снизил давление. В эту минуту в комнату ворвался Евгений, за его спиной с резиновой дубинкой в руке маячил конвоир. Вырвавшись из-за спины Евгения, он сделал замах, но Евгений успел оттолкнуть Воинова.

– К стене лицом! – заорал конвоир и прижал Воинова к стене.

Марат встал, он был бледен, гнев перемежался со страхом и он что-то непонятно бормотал. Евгений одернул его, что привело коллегу в чувство:

– Ты живой? Может, врача?

Марат лишь покачал головой, но, видя, что Евгений не удовлетворился ответом, тихо пробурчал:

– Со мной все нормально.

– Ты уверен?

– Да! – Марат пришел в себя.

Воинова увели в камеру. Евгений двойственно отнесся к происшествию – с одной стороны, он стал свидетелем, как убийца трех женщин накинулся на его подчиненного, с другой – не сомневался, что именно Марат своими выходками спровоцировал конфликт. И это сомнение вновь разбередило проблему присутствия Марата в отделе: от него срочно надо избавляться.

Он подошел к Марату:

– Слушай, мне необходимо поговорить с тобой.

– Да, конечно, Евгений Андреевич, – Марат был единственный в отделе, который называл Евгения по имени и отчеству. Так повелось сразу, как только он перешел в первый отдел, и начальника это устраивало – с такими, как Марат, Евгений всегда держал дистанцию.

– Может, ты все-таки напишешь заявление об уходе? – Марат знал, что ему когда-нибудь зададут этот вопрос, и морально был готов к нему:

– Я знаю отношение к себе в вашем отделе и не только. Но заявление я писать не буду, как бы все вы этого ни желали. У вас кишка тонка уволить меня, – патетическим голосом произнес Марат.

– Хорошо, я тебя понял. Напишешь рапорт о случившемся, – Евгений не стал делать внушений, но, выходя из комнаты допроса, кинул на Марата неодобрительный взгляд: – Я пока никуда не уезжаю, так что жду рапорт прямо сейчас. Вечно ты влипнешь куда-нибудь!

Прошло минут тридцать, Евгений сидел в своей машине за воротами изолятора. К вечеру заметно похолодало – если днем температура доходила до десяти градусов тепла, то к вечеру она опускалась за нулевую отметку. Стояла сухая осень. Евгений ушел в романтические переживания, перед ним вновь возник образ непокорной Татьяны. Он вздохнул, взял в руки телефон, набрал в контактах имя Татьяны и сбросил его – так он проделывал по нескольку раз в день, с тех пор, как она испарилась из бытия Евгения, превратившись для него в икону молчаливого поклонения. Ход мыслей был нарушен скрежетом раздвигающихся створок ворот изолятора. Из-за них вальяжно и неспешно, что не могло не вызвать у Евгения некую раздраженность, тяжелой поступью шагал «его величество» Марат.

Через спущенное стекло он передал Евгению листок бумаги – рапорт об инциденте.

– Это что, шутка?! – резким тоном произнес Евгений. Лист бумаги с двух сторон был чист.

– Я передумал подавать рапорт! – Марат больше ничего не сказал, демонстративно резко развернулся и ушел обратно за ворота.

– Вот идиот, сижу, жду его, придурка! – выругался Евгений и завел автомобиль.

Он подъехал к первому перекрестку. Эмоции улеглись, но мысль об инциденте не выходила из головы, даже вечные страдания о Татьяне отошли на второй план. Внезапно возникла идея вернуться в изолятор. Зачем? Уже вечер, дела на сегодня закончены. Куташев? Его мне не хватало, разбираться с его проблемами, тем более он отказался писать рапорт.

Зажегся зеленый свет, и Евгений без колебаний продавил педаль газа, взяв курс домой. Добираться пришлось ему около получаса, всему виною пробки, на которые с каждым годом приходилось тратить все больше времени. Шутка ли – в городе, согласно статистике за последние пять лет, количество легковых автомобилей увеличилось почти в три раза. Он оставил машину у подъезда, пешком поднялся на третий этаж, зашел в квартиру.

Поздно вечером Евгения внезапно осенило. Недолго думая, он захлопнул дверь квартиры и бегом спустился вниз. Уже отъезжая от подъезда, он спохватился – а закрыл ли он квартиру на замок? Но было поздно, он выехал со двора и вновь направился в сторону изолятора. В голове у Евгения вертелась фамилия Ложкин. «Ложкин, Ложкин, как я сразу не догадался?» – сокрушался Евгений. Михаил Ложкин был дежурным в изоляторе, но все бы ничего, если бы не одна особенность – Марат и Михаил были одногруппниками по университету. И как-то Марат хвалился перед коллегами, что именно он выступил в качестве протеже при устройстве Ложкина на работу в изолятор. «Долг платежом красен», – пробурчал Евгений, набирая скорость и сигналя автомобилям.

* * *

Время – десять часов вечера. Время отбоя. Как только его объявили, через две минуты в камеру Воинова зашел конвой. Он указал Воинову на выход.

У самого входа в камерный блок Воинов увидел Куташева, от вечернего вояжа не стоило ждать ничего хорошего. Куташев, подойдя к Воинову, показал ему средний палец руки и сладострастно произнес:

– Готовься, тебя опустят… ведь так поступают с насильниками на зоне.

– Ты копаешь яму под себя, – стоя у стены лицом, успел выговорить Воинов. Через мгновение он оказался в камере, где коротал время тридцатилетний вор в законе – Никола Демский.