находиться главное достижение этой политики – дальневосточная еврейская автономия.

Впрочем, Пульнер, прекрасно чувствовавший изменения политической конъюнктуры, обратил внимание на возрастающую значимость биробиджанского проекта еще в 1934 году. Вместе с другими сотрудниками еврейского отдела Государственной публичной библиотеки он работал тогда над составлением «библиографии и сборника материалов по Биробиджану», а также подал руководству служебную записку о проведении в одном из библиотечных залов выставки, посвященной только что провозглашенной ЕАО[504].

Противоречия, связанные с деятельностью Пульнера на службе тоталитарного государства, неминуемо заставляют задуматься о внутренних интенциях, побуждавших руководителя еврейской секции ГМЭ постоянно действовать в двух противоположных, по сути, ролях – охранителя национальной культуры и одновременно проводника сталинской национальной политики. Заостряя, можно поставить вопрос: правомерно ли считать его продолжателем дела Ан-ского? Но едва ли на этот вопрос может быть дан однозначный ответ. Взгляды многих советских ученых претерпевали в тот период неизбежные изменения по мере того, как господствующая коммунистическая идеологии превращалась в социальную силу, склоняющую людей к конформизму[505].

Так или иначе, умело лавируя между опасностями быть обвиненным или в еврейском национализме, или в поддержке полной ассимиляции евреев, Исай Пульнер с неутомимым упорством продолжал собирать, обрабатывать и вводить в научный оборот – посредством статей и выставочных проектов – материалы по еврейской этнографии, при этом он активно использовал экспедиционные находки и методические наработки Ан-ского[506]. Предметы и документы, собранные Пульнером в 1920-1930-е годы и отложившиеся в фондах РЭМ, представляют собой важнейший источник для изучения еврейской традиционной культуры, а также истории советского еврейства. Они еще ждут своих исследователей[507].

Подготовка и проведение биробиджанской экспедиции

К началу апреля 1937 года Позднеев и Пульнер разработали детальный план и предварительную смету биробиджанской экспедиции еврейской секции ГМЭ[508]. Тогда же на свет появился план (проект) будущей выставки с рабочим названием «Еврейская автономная область»[509]. Согласно этим документам, участники экспедиции должны были собрать информацию по истории и современному состоянию области, включая статистические и демографические данные о составе ее населения, сведения о сельском хозяйстве, промышленности и культурном строительстве. Среди экспонатов, которые намечалось привезти, значились фотографии старых рабочих и стахановцев, изобретений и особо торжественных моментов на предприятиях (праздники, премирование, открытие новых цехов), образцы спецодежды, продукции и орудий труда, сельскохозяйственных культур и дикорастущих растений, плакаты, стенгазеты, костюмы, лозунги, детские игры, предметы домашнего обихода, модели фабрик и заводов, многое другое[510].

Особое внимание уделялось изучению различных народностей – евреев-переселенцев, амурских казаков, корейцев, китайцев, эвенков, гольдов, тунгусов. Предполагалось собрать предметы их материальной культуры и быта, образцы фольклора, изучить народные обычаи и ритуалы. При этом в плане (проекте) выставки имелось любопытное замечание, что «китайцы спаивали и эксплуатировали местное население»[511].

Политико-идеологические задачи экспедиции сформулировал, выступая перед сотрудниками, директор ГМЭ Николай Таланов:

Мы Музей этнографии и упор должен быть на человеке – как изменяется человек на фоне производства. Нужно показать, как Ев. А.О. превращается в индустриальную область. <…> По разделу культурного строительства сборы материала необходимо производить по этническому принципу. <…>

О показе переселения и соцстроительства нужно исходить из строительства всего Союза Советского, отсюда выделение района, переселение и затем уже строительство самого Биробиджана с новым переселением[512].

Пространные рассуждения Таланова, на которые Пульнер осторожно возражал, что «этнический момент здесь не должен превалировать»[513], находились в русле развития советской этнографии 1930-х годов, предметом изучения которой являлась не столько та или иная этническая группа, сколько новый советский человек в целом. Культуре же отводилась лишь роль своеобразной декорации или, согласно знаменитому сталинскому определению, «формы» – чего-то однозначно второстепенного по сравнению с «содержанием».

Согласно первоначальной смете, для реализации планов биробиджанской экспедиции требовалось выделить существенные финансовые средства:

1. Личное содержание членов экспедиции (суточные, квартирные и проч.): 10 800 руб.

2. Транспортные расходы, снаряжение и почтово-телеграфные расходы: 22 400 руб.

3. Приобретение и пересылка экспонатов: 40 000 руб.

Итого: 73 200 руб.[514]

Определенную часть расходов планировалось покрыть за счет поступлений от ЛенОЗЕТа. Однако Центральный совет ОЗЕТа не только запретил председателю своего ленинградского отделения Борису Эскину выдавать кому-либо субсидии, «но и отобрал у ЛенОЗЕТа все его ресурсы, оставив какие-то гроши для проведения работы всего года»[515]. В результате намеченное ранее участие в экспедиции самого Эскина не состоялось, а фактические расходы экспедиции в итоге оказались сокращены более чем в два с половиной раза и составили всего 27 202 руб.[516]

На одном из совещаний в ГМЭ был утвержден состав экспедиции: помимо Позднеева и Пульнера в него вошли «молодая тунгусоведка» Валентина Романовская и художник Георгий Траугот, а начальником назначили заместителя директора музея по научной части Даниила Соловья[517]. Предполагалось, что вслед за первой партией исследователей через некоторое время будет направлена вторая партия в лице сотрудника еврейской секции ГМЭ, религиоведа и фольклориста Михаила Шахновича, а также Менахема (Михаила) Кадышевича, ранее работавшего секретарем Дальневосточного комитета ОЗЕТа и возглавлявшего секцию биробиджановедения в киевском Институте еврейской пролетарской культуры[518].

Еще в первой половине 1937 года администрация музея вступила в переписку с различными учреждениями еврейской автономии «для облегчения работы экспедиции и для большего ее контакта с местными органами власти, предприятиями, колхозами и общественностью»[519]. Потребность в этом всячески подчеркивал в письме Таланову председатель Научно-исследовательской комиссии по изучению культуры и естественных богатств ЕАО при облисполкоме Михаил Бейнфест:

Мы позволим себе обратить Ваше внимание на то, что при снаряжении экспедиции Вам следует учесть… что такое глубокое изучение Еврейской автономной области надлежит предварительно согласовать с соответствующими руководящими органами центра, края и области[520].

В свою очередь Позднеев указывал музейному руководству: «…юг и запад Биробиджана – пограничная полоса с Маньчжоу-го, куда требуются особые пропуска, и здесь без представителей НКВД и Красной армии нельзя ступить и шагу»[521]. Действительно, с начала подготовки экспедиции ее деятельность находилась под пристальным надзором чекистов. Сохранилась переписка ГМЭ с ленинградским отделением НКВД о выдаче сотрудникам пропусков в ЕАО, а также разрешений осуществлять зарисовки, вести фотосъемку, получать снимки от местных фотографов[522].

К 12 апреля 1937 года подготовительный этап экспедиции завершился, и ее участники Соловей, Позднеев, Пульнер и Романовская выехали в Биробиджан, двумя месяцами позже к ним присоединился Траугот. На основе биробиджанских натурных зарисовок художник выполнит позднее настенные панно, которые станут важнейшим элементом выставки «Евреи в царской России и в СССР».

За четыре месяца – с