апреля по июль – ленинградцам удалось собрать обширные материалы, включая 97 документов, полученных от расположенных в городе Биробиджане организаций и учреждений – КОМЗЕТа, отделов землеустройства, народного образования, здравоохранения, областного промыслового союза, сельскохозяйственной опытной станции и Биробиджанского фанерного завода, а также от колхозов «Красный Октябрь» (поселок Амурзет), им. Сталина (село Екатерино-Никольское), им. Буденного (село Столбово) и им. Кирова (поселок Бирофельд)[523].

В 72-страничном отчете, составленном Соловьем и Пульнером по окончании экспедиции, рапортовалось, что ее участники привезли 321 фотоснимок (часть из них предоставила научно-исследовательская комиссия при облисполкоме), и описывалась их тематика:

1. Снимки г. Биробиджана (Биробиджан в стройке, Октябрьская улица, Гос. еврейский театр, Дом советов, еврейская школа и др.

2. Снимки жилищ г. Биробиджана и области.

3. Снимки по отдельным колхозам и по рыболовству.

4. Снимки по промышленности (фанерный завод, швейная и мебельная фабрики, известковый завод в Лондоко, кирпичный завод, мраморные ломки, Сутарские золотые прииски, лозоплетение и отдельные кустарные промыслы).

5. Культурное строительство, быт, жизнь детей[524].

В том же отчете особо отмечалось, что предметы материальной культуры собраны только по корейцам. Отсутствие аналогичных материалов по евреям объяснялось так:

1. За короткий срок, истекший со дня начала переселения евреев в область, не создано ничего характерного и отличительного от предметов, бытующих у евреев Украины и Белоруссии (мест выхода переселенцев).

2. За дальностью расстояния переселенцы в большинстве своем не вывозили из мест выхода предметов своего домашнего и хозяйственного обихода (мебель, утварь, инвентарь и т. п.).

3. Что же касается одежды переселенцев, то таковая ничего специфического в этнографическом отношении собою не представляет, являясь совершенно идентичной общей одежде горожан, заготовляемой советскими швейными фабриками (Мосшвей, Миншвей, Ленинградодежда). Само собой разумеется, что приобретать и вывозить с Дальнего Востока эти костюмы было нецелесообразно[525].

Далее в отчете перечислялись группы «еврейских экспонатов», которые удалось собрать для предстоящей выставки:

1. Геологические коллекции.

2. Образцы мрамора, смолокурения и продукции фанерного завода.

3. Образцы флоры и экспонаты по сельскому хозяйству.

4. Школа и школьная самодеятельность (пушкинский альбом, составленный еврейскими школьниками Амурзета, еврейские и русские стенгазеты, рисунки амурзетских школьников, грамоты отличников учебы).

5. Материалы о работе зарубежных друзей ОЗЕТа. (Озетовские материалы ярко иллюстрируют большую любовь и работу, проводимую еврейскими трудящимися за рубежом, в пользу ЕАО. Эти материалы иллюстрируют борьбу еврейских трудящихся против фашизма и сионизма.)[526]

Тем не менее экспедицию трудно было назвать удачной. Как признавались сами ее участники, выполнить намеченный план они не сумели. В качестве одной из причин называлось «намеренное вредительство бывшего руководства Еврейской автономной области во главе с первым секретарем обкома М. П. Хавкиным и председателем облисполкома И. И. Либербергом» [527]. Например, Романовская в своем отчете писала:

Условия работы в экспедиции были чрезвычайно осложнены хаотичным состоянием документальных материалов почти во всех учреждениях, что явилось следствием «работы» вредительского руководства области, разоблаченного незадолго до нашего приезда[528].

В действительности на темпах работы экспедиции не могли не отразиться партийные чистки, начавшиеся в Биробиджане после визита туда «железного наркома» Лазаря Кагановича, и смена руководства области. Получать необходимые документы в областных, районных и городских учреждениях в то время оказалось непросто. Осталась без удовлетворения и просьба, поддержанная письмом в местные органы власти от Феликса Кона, – выделить одного члена обкома и «группу товарищей» в помощь ученым из Ленинграда[529].

Соловей и Пульнер указывали еще на два обстоятельства, помешавших им в выполнении плана: во-первых – неприбытие Шахновича и Кадышевича, а главное – неожиданный отзыв исследователей обратно в Ленинград телеграммами от 21 июня и 6 июля 1937 года[530]. Причиной столь серьезного решения, как досрочное завершение экспедиции, стало закрытие ГМЭ для перестройки экспозиций, последовавшее за инспекционным визитом в музей представителей Дзержинского райкома ВКП(б) и сопровождавшееся разгромными публикациями в прессе. В частности, тогдашний секретарь райкома Алексей Кузнецов на страницах партийного журнала подверг музейное руководство жесткой критике за «политическую беспечность и потерю большевистского чутья», в результате которых в большинстве экспозиций были «выявлены материалы антисоветского, контрреволюционного характера»[531].

Новый директор музея Ефим Милыптейн[532], назначенный взамен Таланова, в полной мере демонстрируя «большевистское чутье», писал в музейный отдел Наркомпроса:

За последние годы развитию этнографического музея пытались помешать орудовавшие на этнографическом фронте вредители, стремившиеся ликвидировать этнографию как науку, и [они] мешали развертыванию музейной работы. Все это привело к тому, что в музейном показе социалистическое строительство опошлялось, а показ по-октябрьского периода отрицался. Поэтому ГМЭ постановлением партийной организации и Наркомпроса РСФСР в середине 1937 г. (20-го июня) был закрыт за антисоветскую пропаганду, так как в большинстве экспозиций музея были выявлены материалы антисоветского и контрреволюционного характера, опошляющие показ социалистического строительства в отдельных национальных республиках[533].

Несколько месяцев спустя, в ноябре, музей снова открылся, причем без существенных изменений в структуре экспозиции, но целый ряд сотрудников подвергся репрессиям. Так, уже уволенный с должности директора Николай Таланов был арестован, обвинен в контрреволюционной деятельности и шпионаже, а затем расстрелян.

Сталинские репрессии не обошли стороной и участников биробиджанской экспедиции. Через два месяца после ее завершения за решеткой оказался Позднеев, «гражданин СССР, беспартийный, профессор, консультант Государственного музея этнографии с 1936 г. по день ареста, пенсионер», как значилось в уголовном деле. Обвиненный в проведении шпионской деятельности в пользу Японии, семидесятидвухлетний востоковед постановлением комиссии НКВД и прокурора СССР от 20 октября 1937 года был приговорен к высшей мере наказания[534]. Очевидно, следователи обратили внимание на недавнее посещение им района, граничившего с оккупированной японскими войсками Манчжурией. По понятным причинам имя Позднеева в материалах еврейской секции ГМЭ в дальнейшем уже никогда не упоминалось.

От экспедиции – к выставке

Из-за временного закрытия ГМЭ обсуждение результатов биробиджанской экспедиции состоялось почти через год после ее завершения – на заседании ученого совета музея под председательством Милыптейна. С основным докладом выступил руководитель экспедиции Соловей, с содокладом – Траугот. Обоих засыпали вопросами: сколько средств затрачено, почему в задачи не входило этнографическое исследование, сколько дней было потеряно в связи с досрочным отзывом в Ленинград, что собрано по народному творчеству, в какой мере собранное удовлетворяет требованиям экспозиции и какой процент из привезенных материалов может быть в ней использован? [535]Наиболее критически настроенные участники заседания сходились во мнении, что «экспедиция своих функций и задач не выполнила»[536]. По поводу отсутствия предметов еврейской материальной культуры прозвучало заявление: «…у евреев этнография есть; только