Воронки прицельно нагоняли «стрекоз», поднимали и швыряли оземь тха-охонгов, не заходя на защитную полосу, где начинались позиции дармонширцев. Небольшая часть раньяров успела пролететь вперед, к фортам, их отстреливали, кое-где уже отбивались от них на стенах – виднелись всполохи огнеметов, иногда, в паузах между залпами артиллерии, слышны были автоматные очереди.

Люк, глядя сверху на поле боя и крутящиеся воронки, досадливо зашипел – больше создать не удавалось, не хватало мощи. Смерчи забирали силы, а он управлял ими, как дирижер, размахивая короткими лапами и кидая на раньяров и тха-охонгов. Дергал азартно крыльями и изгибался, когда получалось уничтожить еще нескольких инсектоидов, крутил хвостом, пытаясь ускорить движение ветра, и досадливо шипел, когда, выдохшись, то один, то другой вихрь рассеивался клочьями темных облаков.

Взошло солнце, и ревущие вихри окрасились золотом. Грохотала артиллерия, визжали инсектоиды; вдруг послышались первые взрывы и автоматные очереди у защитной полосы – то огромный тха-охонг вышел из развороченного леса, избежав встречи со смерчем, и тяжело зашагал к позициям дармонширцев. За ним появился еще один.

Люк подманил когтем ближайший смерч и, поднатужившись, ускорил его. Ревущий вихрь вильнул, пролетел по оглушительно трещащему лесу – и поднял тха-охонга, закрутил, запыхтел… застыл, словно раздумывая, и направился ко второму. Всадник на спине чудовища что-то заорал, гигантский «муравей» развернулся, помчался прочь, набирая скорость и снося все на своем пути, но воронка, в которой уже крутился его сородич, была быстрее. Через несколько минут она скользнула по берегу в море, на глубину, и там истаяла, выронив инсектоидов в воду.

На защитную полосу ступили сотни охонгов, пробравшихся между вихрями, – слишком много было тварей, чтобы суметь нанести им заметный урон, да и смерчи охотились в основном на раньяров. Между мелкими охонгами ступали гиганты, и все это блестящее панцирное море клином поглощало засеку за засекой, заставляя отступать защитников по заранее оборудованным безопасным тропам.

Майор Лариди, командир серенитских снайперов, лежала на позиции, за поваленными стволами деревьев, и хладнокровно, выстрел за выстрелом, уничтожала иномирян. Ветерок, струящийся по покрытой пятнами солнца земле, разбавлял запах пороха и горячего железа волнами муравьиной кислоты. Смерчи крутились далеко, и это поначалу вызвало оторопь, но сейчас серенитка почти перестала обращать на них внимание. Охонги, оставшиеся без наездников, начинали метаться, прыгать по сторонам, вызывая агрессию у сородичей и нарушая строй. На ее глазах огромный тха-охонг, наклонившись, схватил и сожрал мелкого, в панике нырнувшего ему под лапы. С разных сторон, с близких и дальних позиций тоже раздавались приглушенные выстрелы ее снайперской группы – тренированное ухо майора слышало их даже сквозь грохот канонады и верещание инсектоидов.

Иногда со стороны врагов тоже раздавались выстрелы – майор видела в руках иномирян оружие. Не у всех, и пользовались они им плохо, но все же и это не стоило сбрасывать со счетов. Пару раз недалеко от нее бухнула граната – у кого-то из врагов оказался и гранатомет.

Мелькнула темная тень – одна из «стрекоз» пронеслась к ближайшей от майора позиции, покружилась, – выстрел чиркнул по броне, второй пробил крыло, – и, опустившись, поднялась уже с зажатой в челюстях сержантом Аки́рос. Сержант тоненько и отчаянно, совсем по-девичьи кричала, дергая от боли ногами, стрекоза разворачивалась, чтобы улететь, – и майор перехватила тяжелое длинноствольное ружье, поднимаясь во весь рост, но так, чтобы поваленные стволы засеки закрывали ее от наступающих, выждала нужный угол поворота – и двумя выстрелами выбила раньяру оба фасеточных глаза. И, отбросив ружье за спину, побежала туда, куда упала раненая сержант – а сверху с визгом крутилась, то поднимаясь, то ударяясь оземь, ослепшая тварь.

Она скинула всадника, и тот свалился совсем рядом с местом, где корчилась соотечественница Лариди. Иномирянин поднялся, щеря желтые зубы, – коренастый, одетый в китель инляндской армии, явно снятый с кого-то из пленных, – выхватил нож, что-то презрительное рявкнул в сторону Лариди, но майор даже не стала останавливаться, уклонилась от ножа, долбанула прикладом ружья врага в переносицу, ломая ее, и подбежала к раненой.

Живот и грудная клетка у Акирос были порваны, рука висела плетью. Сержант тяжело и мелко дышала. Лариди подхватила ее, перекинув здоровую руку через плечо, и, окинув взглядом стремительно приближающийся поток охонгов, потащила назад, к позициям дармонширцев.

Выстрелы снайперов становились реже. Кто-то не успел уйти от волны врагов и затих навсегда, кто-то, как краем глаза видела майор, скользил параллельно ей, уходя от преследователей.

Она успела – дотащила соотечественницу через покрытое рвами поле по заранее заготовленному настилу, свалилась вместе с ней в окоп, где находились несколько десятков бойцов. К раненой подбежал медбрат, а майор поднялась и снова вскинула ружье. Со всех сторон раздавались выстрелы, приказы командира:

– Приготовились!

Несколько сотен всадников на охонгах – и три тха-охонга – вышли на перепаханную техникой широкую полосу земли. Первые шагнули вперед – охонги вязли во рвах, наполненных черной жидкостью, всадники свешивались со спин, настороженно глядя под ноги. Рядом с майором застрекотал пулемет – рыжий дядька, уже в возрасте, покрякивал, морщась будто даже с сожалением, но пулемет у него пел ровно, задорно, как и у остальных солдат. Враги прятались, прижимаясь к спинам охонгов, и пули чиркали по хитиновой броне.

– Выше бери, – сухо сказала Лариди, выстрелив и перезаряжая ружье. – И не трать патроны зря.

Стрелок ухмыльнулся, но послушно перешел на короткие очереди. На полосу выходило все больше охонгов, избежавших встречи со смерчами, крутившими в данный момент внутри себя несколько тха-охонгов, а уцелевшие гиганты-«муравьи», словно чуя что-то, шагали медленно, поднимались на дыбы и трясли лапами, один и вовсе решил повернуть назад – но затем заверещал агрессивно и под окрики всадника, получив приказ, снова направился вперед.

– Идите, родимые, идите, – бормотал рядом солдат. Пахло нефтью и муравьиной кислотой, порохом и сырой землей. Лариди обернулась – ее соотечественницу на волокушках, пригибаясь, тащили за засеки, к фортам. Справа из окопа майору помахала еще одна серенитка; Лариди кивнула, поднимая ружье, и выстрелила в глаз приближающегося к позиции раньяра. И тут же с криком «Берегись!» сжалась в окопе, закрывая голову руками, – увидела, как в их сторону стреляет из гранатомета иномирянин, сидящий на спине огромного инсектоида. Грохнуло, укрывшихся солдат осыпало комьями земли.

Поднялся на ноги командир отряда, рявнул:

– Ждать! Пусть еще подойдут! – и уже зло: – Идите же, твари, идите!

Десятки человек в окопе затихли. На полосу выходили все новые инсектоиды. Передние твари уже были шагах в двадцати от укреплений, и тут раздалось громкое:

– Вторая полоса! Пад-жи-га-а-ай!

Фью-ю-ю-и-и-и-ить! Просвистел зажигательный снаряд, и за сотнями наступающих охонгов по кромке леса взметнулось ввысь пламя – сначала побежав в обе стороны от места падения снаряда, а потом рванув вперед, по залитым нефтью канавкам. Раздалось дикое верещание – инсектоиды понеслись на защитников, сталкиваясь, падая. Один из тха-охонгов встал на дыбы, разевая жвала… бухнуло, челюсть ему разворотило выстрелом гранатомета, и он, с висящими ошметками на морде, бросился вперед.