— У белой шаг сбивается! — ликовала Мойра.

— Да и вороная выглядит измотанной, — сказал Синклер, нервно постукивая по брусу ограждения свернутой в трубку программкой. — Ну поднажми, Трель! У тебя получится!

Искреннее воодушевление и пшеничные усы, которые под прямыми лучами выглядели почти прозрачными, придавали Синклеру очаровательно мальчишеский вид. От взгляда Элеонор не ускользнуло, с каким интересом окружающие дамы посматривали на лейтенанта; когда они проходили сквозь толпу, женщины неизменно начинали нарочито вертеть зонтиками, словно надеялись таким образом привлечь его внимание, а одна молодая особа, шествовавшая под руку с пожилым джентльменом, решила пойти еще дальше и намеренно уронила перед Синклером носовой платок. Тот на ходу подобрал его и с улыбкой вернул владелице. Глядя на шикарно одетых дам, Элеонор все сильнее осознавала, насколько бедно выглядит ее скромная одежда, и сокрушалась, что у нее нет ни одной яркой, нарядной и модной вещи. Для выхода в свет у нее имелось лишь это платье из тафты в рубчик мрачного травянисто-зеленого цвета с рукавами устаревшего фасона — толстыми, как бараньи ноги. Платье застегивалось под самое горло, а в такой знойный день очень хотелось, чтобы шея и плечи были хоть чуточку открыты.

Мойра, не мудрствуя лукаво, расстегнула ворот платья персикового оттенка, которое идеально подходило к цвету ее волос и лица, и даже прикладывала к нижней части шеи пустой, но все еще холодный стакан из-под лимонада. Впрочем, несмотря на предпринятые меры, она была на грани обморока, — правда, в связи с событиями на беговой дорожке.

Лошади нарезали круги, стараясь держаться внутреннего ограждения кольца, но белая действительно начала выдыхаться. Хотя жокей нещадно стегал ее хлыстом, преследователи приближались с каждой секундой. Ретивый жеребец вороной масти занял выжидательную позицию, надеясь добраться до финишной линии без чрезмерной траты энергии. Соловьиная Трель между тем выглядела свежей и только сейчас начала приближаться к пределу своих физических возможностей. Мышцы и сухожилия ритмично играли на ногах животного, а голова покачивалась то вверх, то вниз, при этом каштановая грива хлестала по лицу жокея, который сидел почему-то очень близко к холке лошади.

— Господи, — выдохнул Синклер, — она вот-вот их опередит!

— В самом деле! — ликующе выкрикнула Мойра. — Она сейчас выиграет!

Но вороной жеребец еще не сдался. Как обычно бывает со скаковыми лошадьми, он моментально понял, что его настигают — краешком глаза увидел наседающего сзади преследователя, — и, полностью выкладываясь, пошел в отрыв. Последний фарлонг они преодолевали в буквальном смысле ноздря в ноздрю, но казалось, что у Соловьиной Трели открылось второе дыхание, высвободился некий резерв сил, припасенный для решающего момента, и она, словно подхваченная внезапным порывом ветра, вырвалась вперед, оставив черного жеребца позади. Вся взмыленная, с малиновым вальтрапом, пляшущим по бокам подобно языкам пламени, лошадь пулей пересекла финишную линию, и судья на помосте замахал желтым флагом.

В толпе зрителей поднялся невообразимый гвалт. Всеобщее разочарованное улюлюканье проигравших деньги перемежалось редкими возгласами удивления и восторга, и Элеонор поняла, что Соловьиная Трель явно не числилась в списке фаворитов. А это сулило большой денежный выигрыш. Пока Мойра прыгала от радости, Синклер взял квитанцию из рук Элеонор.

— Вы не будете возражать, если я пойду и получу наш выигрыш? — спросил он.

Элеонор кивнула, а Мойра расплылась в улыбке.

С трибун позади них полетели разорванные на клочки квитанции проигравшихся зрителей и, словно конфетти, закружились над головами. Элеонор и Мойра снова обратили взор на скаковой круг. По дорожке, ближайшей к судейскому помосту, шли три жокея, ведя под уздцы взмыленных лошадей. Каждый из них снял с себя цветной шелковый камзол, после чего один из рабочих привязал их к веревке, закрепленной на флагштоке, и поднял. Все три камзола взмыли вверх; желтый снизу, пурпурный посередине, а на самом верху малиново-белые цвета победителя — Соловьиной Трели. Элеонор испытывала прилив гордости, а Мойра была вне себя от счастья из-за привалившего богатства.

— Не буду говорить отцу, — заявила подруга, — а то он сразу заявится в город и выколотит из меня все денежки.

Ее отец такого себе не позволил бы, отметила про себя Элеонор.

— А маме скажу, что мне кое в чем улыбнулась удача, и пошлю ей часть, чтобы немного облегчить существование. Бог свидетель, она этого заслуживает.

Элеонор по-прежнему собиралась вернуть свою долю Синклеру — в конце концов, она и шестипенсовика не истратила из той скромной суммы, что лежала в ее выцветшей бархатной сумочке.

Вернувшись, лейтенант сунул пригоршню монет и купюр в сетчатую сумку Мойры и застыл, ожидая, когда Элеонор распахнет перед ним свою. Девушка отрицательно покачала головой.

— Но они ваши! Ваша лошадь пришла первой, а коэффициент на победу был очень высоким!

— Нет, это была ваша лошадь, — ответила Элеонор, — и ваши деньги.

Она видела, что Мойре явно претит сей акт великодушия, но как ни жаль ей было расстраивать подругу, Элеонор продолжала упираться.

Синклер помолчал, растерянно стоя с деньгами в руках.

— Вам станет легче, если я признаюсь, что тоже погрел руки на забеге?

Элеонор колебалась, и тогда Синклер полез в карман брюк, извлек из него несколько фунтовых купюр и шутливо помахал ими перед ее носом.

— Вы обе — мои талисманы удачи, — заявил он, галантно приписывая сюда и Мойру.

Девушки засмеялись, и, когда Синклер раскрыл сумочку Элеонор и высыпал выигрыш внутрь, она не стала больше спорить. Деньги значительно превышали те суммы, которые ей доводилось когда-либо держать в руках, поэтому Элеонор была рада тому, что рядом с ней надежный охранник в лице лейтенанта.

Темные тучи с запада только начали затягивать яркое солнце, когда все трое направились назад. Они как раз проходили сквозь высокие главные ворота, когда Элеонор услышала чей-то окрик:

— Синклер! У тебя сегодня выигрышный день?!

Обернувшись, девушка увидела двух мужчин, которые той ночью сопровождали в больницу раненного лейтенанта, только сейчас военные были не в форме, а в красивой цивильной одежде.

— Клянусь Богом, так и есть! — отозвался Синклер.

— Ну, в таком случае, — сказал рослый военный — капитан Рутерфорд, — протягивая раскрытую руку, — ты не против, если я попрошу тебя вернуть должок?

— А как ты смотришь на то, чтобы пока оставить все как есть и считать его инвестицией в будущее? Глядишь, вернется к тебе сторицей.

— Синица в руках, сам понимаешь… — ответил Рутерфорд, улыбаясь, и Синклер послушно извлек из брючного кармана несколько купюр и положил тому на растопыренную ладонь.

— Ах да, прошу прощения. — Лейтенант, сделав шаг назад, представил девушек своим друзьям. В ответ спутница Ле Мэтра мисс Долли Уилсон кивнула — ее лицо было почти полностью скрыто широкополой плетеной шляпкой, украшенной гирляндой бордовых и лиловых цветков. — Кстати, если вы сейчас возвращаетесь в город, мы могли бы поехать вместе, — предложил Синклер. — Я как раз собирался нанять карету.