– Он сейчас в Испании. В Барселоне. По крайней мере, так информирует нас Сэмпсон.

– Понятно, сэр.

– И обратите внимание, как тут все сходится, вернее, должно сходиться. Его агент отправляется в Испанию и устанавливает связь с центром через канал в Амстердаме. Но наступает время, когда такого обмена сообщениями уже недостаточно. Проводится более сложная кампания, планы становятся более изощренными, возможности – более многочисленными. И это заставляет Левицкого отправиться под чужим именем в Барселону, чтобы самому встретиться с Джулианом Рейнсом. Боже, если б Флорри удалось захватить их обоих! Это ведь вполне вероятно. Тогда в правительстве уже никто не усомнится в соучастии Рейнса. Мы бы помогли Флорри на последней стадии. И разом покончили со всем этим делом!

– Да, сэр.

Майор вздрогнул от волнения. Он чувствовал себя так близко к победе.

– Позвольте мне, Вейн, вкратце объяснить вам, что такое этот Левицкий, чтобы вы имели понятие о человеке, против которого мы должны бороться. В первые же дни после своего приезда в Барселону, куда он прибыл, чтобы наладить работу НКВД, он обрушился на свою первую жертву. Велел арестовать советского чиновника по фамилии Игенко. Тот, разумеется, был схвачен, допрошен и к настоящему времени, скорее всего, уже мертв.

– Да, сэр.

– Звучит довольно просто, не так ли, Вейн? Это советская система в действии. Чиновник может быть казнен на основании всего лишь одних шатких подозрений.

– Но это отвратительно, сэр.

– Вы даже не знаете, насколько это отвратительно, Вейн. Вам неизвестна даже половина происходящего. Я помню Игенко по девятнадцатому году. Это было так давно.

– Этот Игенко и Левицкий, они как-то связаны между собой?

– Самым тесным образом. Возможно, в этом и крылось «преступление» Игенко. Он знал Левицкого и был опасен для его операций. Важность Левицкого так велика, что его безопасность должна быть обеспечена любой ценой.

– Они были товарищами, сэр?

– Более того, Вейн.

– Э-э, гомосексуальная связь?

– Еще более того.

Майор Холли-Браунинг смотрел на темные здания правительства, на спокойный, спящий под снежным кружевом город, на лунное сияние, до костей пробирающее холодом.

– Братья.

В холодном кузове грузовика, везшего его из Барбастроса, конечного пункта железной дороги, на передовую линию фронта, среди толпы изрядно пьяных ополченцев, составлявших отряд народной милиции, Флорри вспоминал тот последний день, когда они виделись с Джулианом. Это было девять лет назад, в июне 1928-го, на выпускном в Итоне. Шестиклассники, освобожденные от рутины обычных занятий, собрались вместе с родителями на лужайке одного из двориков старого колледжа, вблизи знаменитой Стены, чтобы пообщаться и повеселиться последний раз перед вступлением в жизнь. В Итоне вступлением в жизнь для всех, как правило, называлось поступление в университет или Сэндхерст,[41]а также занятие перспективного поста в Сити. Для всех, но не для Флорри. Ему, как он уже знал, предстояло провести лето за зубрежкой математики и технических предметов в таком месте, где натаскивают разных тупиц, чтобы они выдержали экзамен и могли отправиться на службу в колонии. Другими словами, вступление в жизнь для него не состоялось.

Итак, стоял прелестный ясный день, под безоблачным, бледной английской синевы небом, с легким теплым ветерком, нежным, как строка лирического стиха. А было ли так в действительности, не сыграла ли память Флорри одну из своих шуток – какую она, например, сыграла для целого поколения молодых людей, запомнивших знойное, влажное, удушливое лето четырнадцатого года как подлинный шедевр редкой красоты, – этого он не мог сказать наверняка. Но совершенно точно запомнились несчастье и стыд, которые испытывал он, несостоявшийся стипендиат, пока остальные – баловни судьбы – счастливо смеялись, поливали шампанским траву и рассказывали друг другу давно известные школьные истории. Флорри, стоя поодаль, рядом с не в меру стеснительной матерью и таким же, как он сам, смущенным отцом, наблюдал за блестящей публикой, лучившейся надеждами, уверенностью и амбициями.

– Роберт, ты не мог бы представить нас своим друзьям? – спросила мать, и, пока он собирался ответить, его отец – казавшийся теперь, в ретроспективе, удивительно чутким – уже говорил ей:

– Полно, думаю, это совсем не обязательно.

– Почему? Он так мечтал о своем Итоне, можно подумать, что он тут со всякими герцогами знаком. И говорит уже точь-в-точь как они.

– Сэр, может быть, пойдем выпьем вместе по пинте пива? Тут в городке есть отличный паб.

– Роберт, не могу сказать, что испытываю жажду, – ответил отец, – но как хочешь. Будем втроем чествовать нашего итонца.

И Флорри повел свой неуклюжий отряд пилигримов сквозь веселую толпу, со всякими «извините» сюда и «прошу прощения» туда, с опущенными глазами и горевшим от стыда лицом. Он до ужаса боялся, что ненавистное прозвище Вонючка, прилипшее к нему с первого дня его появления в школе, когда от волнения приключилась с ним одна досадная неприятность, достигнет слуха его родителей.

Но то, что произошло, было во много раз хуже.

– Боже правый, Флорри, к тебе приехали родители?

Впервые за последние полгода Джулиан заговорил с ним, и Флорри, страдающий и несчастный, поднял на него глаза. Джулиан стоял перед ними, появившись невесть откуда, чудесным образом материализовавшись из ничего – это был особый Джулианов дар, – загораживая дорогу. Раскрасневшиеся щеки, светлые волосы, брошенные наискось на лоб из-под итонского боутера[42]в той небрежной манере, которой младший Итон так старался подражать, курточка с белым кантом – умопомрачительный шик и совершенство.

Его обращение к Флорри было более чем странно. Джулиан, самый главный щеголь в классе, неожиданно удостоил Флорри своего расположения и почти три года был самым близким, самым доверенным другом, но вдруг, за полгода до окончания колледжа, резко дал ему отставку. Эта рана до сих пор болела. А тогда, шесть месяцев назад, Флорри был буквально раздавлен. Он мог лишь беспомощно наблюдать, как его успехи испаряются, а шансы получить университетскую стипендию превращаются в нуль.

Поэтому таким пугающим и чудесным было нынешнее обращение Джулиана к нему. Была ли это попытка примирения, своего рода возвращение милости? Колени у Флорри задрожали, а летний воздух показался режущим, как лезвие ножа.

– Добрый день, вы, наверное, мистер и миссис Флорри? – Джулиан поклонился им, не глядя на однокашника, и тот не мог понять его тон и догадаться, что произойдет в следующий момент. – Я – друг Роберта, меня зовут Джулиан Рейнс.