– Эй! Ты что это тут делаешь, комрад?

Ленни оглянулся: к нему подходил патруль анархистов. Снятые с плеча и нацеленные на него винтовки.

– СВР, – привычно брякнул он.

– К чертям твой СВР, – заревел первый. – Ты, русская свинья, держись лучше подальше от…

Ленни выхватил свой «ТТ», передернул затвор и произнес на английском:

– Сделаешь еще шаг, грязное отродье, и ты – труп.

Игенко рыдал.

Угарте уже стоял рядом, тоже с пистолетом в руке. Подбежал еще один, потом Спешнев, потом еще кто-то. Наконец появился Глазанов. Патруль счел за лучшее отступить.

– Что вы мне ерунду всякую показываете, – презрительно говорил Левицкий. – Список каких-то имен. Это ни о чем не говорит.

Лицо женщины омрачились.

– Заверяю вас, товарищ Максимов, каждое имя в этом списке принадлежит врагу Испании и каждый из них был разоблачен товарищем Глазановым. Мы уже вплотную подходим к…

– Вы тычете мне этот список и заявляете, что совершили здесь революцию. А тем временем оппозиционные газетки поливают бранью нашего Генерального секретаря, клевещут на него. Вооруженные негодяи слоняются по улицам, распивают вино и потешаются над нами.

– Тогда взгляните сюда, – решительно сказала женщина, выдвигая ящик. – Смотрите! Видите? Это не просто список! Это жизни наших врагов!

И она вынула из ящика вализу дипкурьера.

– Все это паспорта, отобранные при аресте. С ближайшей же диппочтой мы вышлем их в Москву. Наши агенты смогут воспользоваться ими, чтобы проникнуть в страны Запада. Их хватит на годы вперед. Смотрите, и вы сами все поймете.

И она протянула холщовую сумку Левицкому, который быстро распахнул ее. Паспорта и множество самых разнообразных документов: официальные бумаги, справки с места работы, конфискованные удостоверения личности; все это были останки неких Томаса В., и Карлоса М., и Владимира Н. – немые свидетельства тайной неустанной борьбы Глазанова против оппозиции.

– Ну-у, тогда другое дело. Это производит впечатление. Однако нельзя с ходу делать выводы.

– Ознакомьтесь с ними, товарищ. Они говорят сами за себя. Мы без устали трудимся на своих постах. Среди нас нет изменников. Товарищ Глазанов – ценный, преданный делу специалист. Он старается выполнить задание партии, даже забывая, что такое усталость.

Левицкий внимательно изучал добычу.

В этот момент за окном раздался оглушительный треск, и весь кабинет озарился розовым сиянием. Затем еще один хлопок, за ним третий. Они выглянули в окно – ночное небо сияло звездами и лентами фейерверка, затмившего даже свет луны.

– Парад, – объяснила женщина. – Люди отправляются на фронт. Но мы тоже ведем сражения, товарищ. Мы тут не интересуемся парадами.

Левицкий подумал, что, наверное, эта глупая телка влюблена в Глазанова. Нашел себе подругу, нечего сказать. Спит с ней, наверное, каждую ночь.

– Скажу, что дело требует более серьезного рассмотрения. Сейчас я возвращаюсь к себе в отель «Колумб». Передайте Глазанову, пусть ждет меня завтра утром в девять. Ровно. Для него было бы лучше, если бы при нем находился Левицкий. А я тем временем изучу предоставленную вами документацию и разберусь в вашей ситуации и трудностях, стоящих перед товарищем Глазановым.

– Спасибо. Спасибо. Я обязательно передам ему. Послушайте! Вы слышите?

До их слуха донеслись звуки «Интернационала».

– Прекрасно. Настоящая революционная музыка. До свиданья, товарищ Левина. Вы кажетесь сотрудником, преданным своему руководству. Мы будем иметь вас в виду. Знаете, иногда нужно бывает словцо от верного человека.

– Спасибо, конечно, товарищ Максимов, но для меня нет большей радости, чем моя работа. Служить моему народу и Коммунистической партии для меня большое счастье.

Он быстро вышел.

На улице Левицкий постарался скорее раствориться в толпе и покинуть опасный район. Скорее в анархистские кварталы, унося под мышкой добычу в холщовой сумке. Улов имел ни с чем не сравнимую ценность. Он сам не ожидал такого триумфа, надеялся всего лишь раздобыть что-нибудь типа удостоверения личности. А теперь у него имеется целая энциклопедия различных документов. Половину легко загнать на черном рынке: там настоящие документы ходят по невообразимой цене, а остальное даст ему огромную свободу деятельности. Все же вместе придавало острый вкус его победе над Глазановым. Тот даже не в состоянии представить ценности утраченных документов.

В гуще революционной толпы он торопился вперед, музыка гремела в ушах, небо над головой полыхало огнями. Об Игенко он старался не думать.

Когда в четыре часа пять минут того же утра в одной из превращенных в камеры келий монастыря Св. Урсулы Игенко скончался от обширных телесных повреждений, полученных вследствие тяжелых побоев, его мучителями это событие не было воспринято как трагедия. Умирал он страшно.

Игенко, конечно, рассказал им все, что ему было известно. Но знал он не многое.

– Ничего не выдоили, – констатировал Глазанов. – Никчемная личность.

Но Ленни думал о том, что Игенко служил в Морском комитете, имевшем дело с погрузкой пароходов, и из головы его не выходил последний крик умирающего, оставшийся незамеченным Глазановым.

– Золото, – прорыдал тот. – Это из-за него Эммануэль здесь оказался. Из-за него он меня продал.

«Господи боже мой, даже если я проживу еще полсотни лет, мне все равно никогда не забыть ту ночь», – подумал Флорри и переместил тяжелую винтовку системы Мосина–Нагана[34]с одного плеча на другое.

В формированиях ПОУМ не имело значения, на каком плече покоится ваша винтовка, в ногу ли шагают отряды и в одинаковые ли мундиры они одеты. Имело значение лишь то, существуют ли эти отряды и в каком именно направлении они движутся. Флорри окружали толпы людей. В небе разрывались огни фейерверка, повисали, шипя, над домами и падали. Каждый из них, оставляя огненный отпечаток в памяти, отдавал свой свет небу, превращая ночь в необыкновенное красочное зрелище. Это была красная ночь – la noche roja, – и он, Флорри, был частью ее.

Казалось, что вся Барселона собралась сейчас на ставшей вдруг тесной Рамбле. Люди свешивались с балконов, приветствуя уходивших на фронт. Половина музыкантов Испании провожали солдат на войну. Конфетти падало им на плечи; лепестки цветов кружились в воздухе, расцвеченном огнями. Это был настоящий театр света. Огненные копья прожекторов бродили по небу; салюты гремели и сверкали, когда парад катился вниз по Рамбле.