Прошло не более полминуты, как Быканыров уже изменил свое мнение.

- Ой, догонит, догонит... Ошибку я дал. Быстрый на ноги парень. Смотри, Роман Лукич, смотри!

Старик, стоя на месте, притопывал ногами и хлопал рука об руку.

Майор, прищурив глаза, наблюдал за двумя фигурами, быстро скользящими по снегу.

"А и верно догонит", - подумал он.

Быканыров не стерпел:

- Надя! Надя! - громко крикнул он, сложив руки рупором. - Айда шибче! Айда...

Эверстова обернулась, но было уже поздно. Она увидела лейтенанта метрах в двадцати от себя.

Петренко обошел ее, вырвался вперед и, издали заметив красное пятно парашюта, направился к нему.

Он поднял вымпел, подошел к Эверстовой и подал его ей.

Та, тяжело дыша, смерила его оценивающим взглядом, но вымпел не взяла.

- Нет уж, сами несите, - сказала она. - Вам только за оленями гоняться.

Обратно они шли вдвоем, нормальным шагом. Петренко рассказал, что всего лишь три года назад впервые встал на лыжи, увлекся этим видом спорта и начал тренироваться.

- Я, конечно, не думал, что попаду на север, хотя и мечтал о нем. А вот пришлось. А лыжи, как видите, пригодились.

- Вы молодец, - похвалила, улыбнувшись, Эверстова.

- Вы шутите или серьезно?

- Вполне серьезно. Я сама занимаюсь спортом и уважаю людей, которые его любят. Вы же не только лыжник, но еще и снайпер, и боксер.

- Собственно, я увлекался всеми видами спорта, но лучшие показатели у меня были по лыжам, боксу, стрельбе.

- Ну, а я так, середнячок, - призналась Эверстова. - И не разрядник. Как-то один раз я взяла первое место по бегу на сто метров в Якутске. Это было целое событие. Я пробежала дистанцию не то за четырнадцать, не то за четырнадцать с половиной секунд.

- Это уже неплохо для женщины.

- Возможно. Но это было очень давно.

Петренко всмотрелся внимательно в лицо спутницы и подумал:

"Что значит давно? Сколько же ей лет? По-моему, от силы двадцать два - двадцать три..." - и, не сдержав любопытства, спросил:

- Когда же это было?

- Это было летом сорок первого года, когда началась война и когда я была совсем еще девчонка. Мне было всего шестнадцать лет.

- Позвольте, позвольте... - проговорил Петренко и мысленно стал подсчитывать, сколько же сейчас лет его спутнице.

- Нечего позволять, - с теплой грустью в голосе ответила Эверстова. Мне уже двадцать семь лет, я уже дважды мама и у меня два чудесных карапуза - сынишки.

- Ни за что бы не подумал! - воскликнул Петренко.

- Что не подумали?

- Что вам столько лет. Я бы не дал вам больше... больше... - и желая сказать приятное этой маленькой скромной женщине, добавил: - ну, никак не больше двадцати.

- Спасибо за комплимент. А муж меня зовет старушкой.

- Конечно, в шутку?

- Ну да, сейчас я принимаю это как шутку, но лет через пять-шесть шутка будет звучать по-иному, на самом деле состарюсь.

- А муж ваш в Якутске? - продолжал интересоваться Петренко.

- Да.

- Давно, наверное, его не видели?

- Я его сутки назад, а он меня сейчас, наверное, видел.

На лице Петренко появились растерянность и в то же время любопытство.

Эверстова звонко рассмеялась.

- Не догадались?

- Нет. Честно.

- Мой муж - механик самолета Пересветов. Вы с ним знакомы.

- Ах, вот оно что! Понятно.

- Вымпел! Вымпел быстрее! - потребовал Шелестов. - О чем это вы так горячо разговорились, что еле плететесь?

- Да так, о делах житейских, - ответила Эверстова.

- Пожалуйста, товарищ майор. - И Петренко подал вымпел.

Шелестов бросил в снег недокуренную папиросу, вынул из вымпела свернутый в трубочку листок бумаги, развернул его и прочел вслух:

"Еле отыскали вас. След от нарт идет на северо-восток. Людей и оленей не видели. Белолюбский на рудник не вернулся. Желаем успехов. Ноговицын, Пересветов".

Шелестов покачал головой и подумал: "И не вернется Белолюбский на рудник. Теперь это уже ясно", и, обратившись к своим друзьям, сказал:

- Поехали, товарищи. Нам засветло предстоит еще много километров сделать...

И опять помчались вперед, по следу, четыре пары оленей.

Старик Быканыров, не раскрывая рта, мурлыкал себе под нос несложную песенку, придуманную на ходу. Смысл ее в переводе на русский язык был таков: всему на свете есть начало и всему есть конец. Ничего нет без начала и без конца. Роет мышь, роет и дороется до колонка.

Олени бодро бежали, взметывая пушистый снег по проторенному, ясно видимому следу. След забирал то влево, то вправо, то падал вниз, под гору, то извивался и забирался в самую глухомань.

Шелестова и его друзей безмолвно встречали и провожали неподвижно стоящие сосны, ели, пихты, лиственницы.

Олени бежали по высокой вымерзшей траве, и тогда слышался хруст, будто нарты скользили не по снегу, а по песку.

Но вот олени легко взяли крутизну, начали спускаться вниз, и Шелестов остановил их: в зарослях он увидел следы костра. Резко и отчетливо чернели на снегу перегоревшие поленья, зола.

Сошли с нарт.

Это было то место, где Оросутцев и Шараборин утром делали привал и лишились завтрака из-за появления самолета.

- Десять минут отдыха. Перекур, - дал команду Шелестов. - Внимательно осмотреть все вокруг.

Не выпрягая оленей, все начали обследовать место привала преступников.

Нашли лужу крови, кости, разделанную и почему-то брошенную оленью тушу, угасший костер, в котором лежали куски обуглившегося мяса и стекла от разбитой бутылки.

"Теперь у них не шесть, а пять оленей, - сообразил Шелестов, продуктов у них, видно, нет".

- Торопились... Шибко торопились, - сделал заключение Быканыров. Все бросили.

- Наверное, почуяли погоню? - высказал предположение Петренко.

Шелестов ничего не сказал и только пожал плечами. Он еще раз подумал:

"Хотя бы не пошел снег. Сейчас перед нами открытая книга, читай и разумей, а пойдет снег - все занесет, все скроет".

Хотя день был на исходе и солнце уже укуталось на горизонте в морозную дымку, Шелестов не думал уже делать остановки на ночевку. Он не опасался за оленей и, следуя советам Быканырова, делал частые остановки. Олени до сих пор не выказывали усталости, бежали быстро, весело, бодро.