- Правду говоришь, - сказал Быканыров. - В дорогу идешь - нельзя пить. Спирт уйдет - совсем холодно станет.

После пельменей дошла очередь до глухаря, Эверстова еле-еле разломала его на куски.

- Ну и птичка, - усмехнулась она.

- Что птичка? Хорошая птичка, - заметил Петренко, взяв себе кусок.

Шелестов тоже выбрал кусок, попробовал его зубами и положил на место, мотнув головой.

- Совсем старая птица. Сто лет ей. Не по моим зубам, - разглядывая глухаря, проговорил Быканыров.

- Выражаясь словами одного из героев Дюма, можно сказать: я уважаю старость, очень уважаю, но только не в жареном виде, - сказала Эверстова.

Раздался дружный смех.

- Придется твоего "сохатого", Грицько, отдать на съедение Таас Басу, - предложил Шелестов.

Из-под полога высунулась голова Таас Баса. Он посмотрел своими преданными глазами на людей и тут же лег. Его глаза как бы говорили: правильно, зачем вам мучиться? Давайте старого глухаря мне. Мои зубы с ним справятся.

Эверстова собрала куски и бросила их собаке.

Потом пили густо настоенный, почти черный чай и разговаривали на разные темы. Так Петренко узнал, что Эверстова была на его "ридной" Украине.

- В начале сорок четвертого года я была в Полтаве, училась на курсах радистов, все надеялась попасть на фронт, да так и не успела, - рассказала Эверстова. - А то, может быть, встретилась бы где-нибудь с Романом Лукичом.

Тот улыбнулся одними глазами.

- Вот уж на фронте мы никак бы не встретились.

- Почему? - задал вопрос Петренко.

- Я был по ту сторону фронта.

- В тылу у немцев?

- Да.

Петренко шумно вздохнул и сказал, обращаясь впервые к майору по имени и отчеству:

- Ну, вам, Роман Лукич, есть о чем рассказать. Это ведь не шутка - в тылу врага.

- Да, бывало всякое, - уклончиво ответил майор. Он вообще не любил много говорить, а тем более не любил говорить о себе. - Когда-нибудь, в другое время поговорим. Сейчас же я предлагаю отдыхать.

- А дежурить по очереди не будем? - поинтересовалась Эверстова.

- Не будем, - ответил Шелестов. - Имея такого сторожа, как Таас Бас, можно спать спокойно. Как, отец? - обратился он к Быканырову.

- Точно, Роман Лукич. Он за версту чужого учует...

Вскоре в палатке стояла тишина.

* * *

* * *

Проснувшись утром и высунув голову из спального мешка, Эверстова увидела майора. Он сидел по-восточному, подобрав под себя ноги, перед маленьким кусочком зеркала, прикрепленным к шесту, и брился.

Печь уже горела, и в палатке было тепло.

Эверстова обвела взглядом палатку и убедилась, что спальные мешки Быканырова и Петренко пусты.

"Здорово! - подумала Эверстова. - Оказывается, одна я всех переспала!"

Но рассвет едва-едва занимался.

Эверстова вылезла из мешка.

- Доброе утро, Надюша! - приветствовал Эверстову Шелестов, не поворачивая головы, и продолжал усердно водить бритвой по щеке.

- Доброе утро, Роман Лукич! Проспала я?

- Пока еще нет. Официально подъема не было.

- А вы знаете, как чудесно спалось. Я уже давно так не спала.

- Вы... - раздался снаружи голос Петренко. - Вы северянка, а что сказать мне, южанину? Я еще никогда не испытывал такого удовольствия. И если бы кто-нибудь сказал мне год, полгода тому назад, что можно так хорошо спать на таком морозе, в тайге, я бы ни за что не поверил.

Эверстова откинула полог палатки, сделала шаг и ахнула.

Лейтенант, оголенный по пояс, набирал пригоршнями снег и натирал им лицо, руки, плечи, грудь.

- Это же безумие! - вскрикнула Эверстова. - Роман Лукич! Посмотрите, что он делает.

- Знаю, видел... Ничего страшного, - отозвался Шелестов.

- Закалка, Надюша. Это большое дело - закалка, - повернувшись к Эверстовой, сказал Петренко. - Вы простите, что я вас называю по имени.

- Это не страшно и не опасно, а вот вы можете легкие простудить.

- Ерунда, - уверенно ответил Петренко, забежав в палатку. - Теперь я разотру тело вот этим мохнатым полотенцем, и все. Я всегда зимой снегом натираюсь, а когда нет снега, обливаюсь холодной водой.

Под смуглой, блестящей кожей лейтенанта перекатывались крепкие мышцы.

- Все это хорошо, - продолжала Эверстова. - Но не надо забывать, что вы не на Украине, а в Якутии.

- Напрасно беспокоитесь, Надюша, - вмешался в разговор Шелестов. Привычка - большое дело.

Эверстова покачала головой, вошла в палатку и посмотрела на свои часы.

- У меня сейчас сеанс с Якутском.

Шелестов окончил бритье.

- Ладно, - сказал он. - Работайте, а мы с лейтенантом приготовим завтрак...

Якутск передал, что Белолюбский на Джугджуре неизвестен, что инженер Кочнев не покончил с собой, а убит, и что убийц надо найти и задержать во что бы то ни стало.

Шелестов прочел радиограмму и покачал головой.

"Значит, экспертиза подтвердила мой вывод, - подумал он. - Конечно, убит, и задержать преступников надо при всех обстоятельствах".

Завтрак, состоявший из нарезанной крупными ломтями колбасы, сливочного масла, пшенной каши из концентрата и чая, был готов, но все ждали возвращения Быканырова, который, встав раньше всех, ушел на лыжах, заявив майору, что хочет "мало-мало погулять".

Вернулся охотник, когда уже рассвело.

- Ну как, следопыт? - встретил его вопросом майор Шелестов.

Быканыров не торопился с ответом. Он развязал шарф, опустился на корточки, набил трубку табаком, распалил ее и лишь тогда заговорил:

- Вперед ходил, по следу... Когда едешь - одно, а когда идешь другое дело. Однако, я правильно думаю: с Белолюбским бежит тот, который был у моего дома.

- Из чего ты заключил? Садись, ешь, - сказал Шелестов.

- Холодно. Они едут-едут, а потом то один, то другой сойдут с нарт и бегут рядом. Греются. И у одного ноги разные. Видать, хромает. И тот хромал.

- И вы в темноте увидели? - усомнился Петренко.

- Увидел, - коротко бросил старик и принялся за еду.

- Я не пойму, отец, что тебе дает это открытие? - пожав плечами, сказал Шелестов. - Тот это или не тот, не вижу в этом разницы.

Быканыров, занятый едой, промолчал.

С раннего утра с севера подул слабенький и в другое время года почти неощутимый ветерок. Но сейчас, когда температура опустилась за сорок градусов, этот "ветерок" палил и обжигал до боли. Он дул немного слева, сбоку, и когда Шелестов и его друзья преодолевали открытые места, то ветер безжалостно выдувал из одежды остатки тепла, заставлял делать движения, допустимые при сидячем положении.