Николас забеспокоился. Все члены труппы разошлись по домам, и гримерную заперли, поскольку внутри хранились ценные костюмы. Первым его порывом было подбежать к окну и заглянуть в него, но этим он мог спугнуть злоумышленника. Николас вернулся в пивную и спросил Марвуда:

— Могу я взять ключ от гримерки?

— Его еще не возвращали, мистер Брейсвелл.

— У кого же он?

— Понятия не имею.

— Тогда дайте мне ключ от соседней комнаты.

— Что случилось? — спросил хозяин взволнованно.

— Все в порядке, — весело ответил Николас, пытаясь не выдать волнения. — Наверно, Хью Веггс засиделся за шитьем. — Он взял ключ. — Скоро верну.

Николас поспешил в гримерку и подергал дверь. Заперто. Артистическая уборная соединялась дверью с соседней комнатой, в которую, стараясь не шуметь, и проник Николас. Из гримерки доносилось какое-то пыхтение, и суфлеру показалось, что он слышит шорох ткани. Вор снова принялся за дело.

Медленно-медленно подняв щеколду. Николас распахнул дверь и заглянул в помещение. Его глазам предстала настолько удивительная картина, что он зажмурился. Открытие было до такой степени неожиданным, что сначала Николас даже подумал, будто ему все мерещится.

Барнаби Джилл целовал молодую женщину. Они нежно обнимались, и актер вел себя как истинный джентльмен, действуя со всей осторожностью. Видно было, что он трепетно и уважительно относится к своей подруге.

Николас открыл дверь пошире, и створка скрипнула. Влюбленные отпрянули друг от друга и обернулись. И тут Николас снова ахнул от удивления. На женщине был костюм, приготовленный для следующей пьесы. И это была не женщина, а Стефан Джадд.

Ученик залился румянцем, а Барнаби Джилл взревел:

— А тебе что тут нужно?

— Я заметил какое-то мельтешение через окно.

— Не о чем беспокоиться. Я тут давал мальчику кое-какие… рекомендации, вот и все. Мы уже закончили. Можешь идти, — высокомерно добавил Джилл.

— Сначала провожу Стефана до дома!

— Убирайся!

В этом крике звучала неприкрытая злоба, но Николас твердо смотрел Джиллу прямо в глаза. Барнаби постепенно остыл, и место ярости занял холодный расчет. Если суфлер расскажет, что он видел, то Джилл окажется в очень затруднительном положении. Фаэторн и другие пайщики знали о том, что актер предпочитает юношей, но они пришли к соглашению, что преследовать или развращать учеников недопустимо. Короткое свидание со Стефаном Джаддом могло стоить Джиллу карьеры.

Барнаби Джилл отвел глаза. За несколько мгновений он заключил с Николасом сделку, не произнеся ни слова. В обмен на молчание Николаса придется оставить в труппе Сэмюеля Раффа. Неприятный компромисс, но Джиллу пришлось пойти на него.

Стефан Джадд стыдливо алел как маков цвет. Похоже, он в первый раз поддался на уговоры Джилла. И в последний, твердо решил Николас. С мальчиком нужно серьезно поговорить.

— Переодевайся, Стефан, — велел он.

Смущенный и взволнованный ученик повернулся к Джиллу, ища совета. Тот предпринял бесплодную попытку взять ситуацию под контроль и покровительственно махнул суфлеру рукой.

— Не нужно ждать мальчика, — нервно произнес он. — Я сам провожу его.

— Переодевайся, — тихо повторил Николас.

После долгой паузы Джилл кивнул Стефану, и тот стащил с себя парик и платье. Николас открыл дверь и сделал шаг в сторону. Актер понял, что означал этот жест. Не оглядываясь, он быстро вышел из комнаты, где только что разбились его надежды. Барнаби проиграл еще одну битву.

Воскресное утро Лоуренс встретил, как обычно, в приходской церкви святого Леонарда в Шордиче вместе с женой, детьми, учениками и слугами. Он с жаром пел, горячо молился и отстоял всю службу. Внешне он казался довольным жизнью благочестивым семьянином, и никто из прихожан, теснившихся вокруг на скамьях, не догадывался, что полноватая дама, его жена, подозревает мужа в измене.

Угроза со стороны Армады укрепила протестантскую церковь и позволила ей распространить свое влияние даже на нерадивых членов паствы. В страхе перед вторжением врага англичане торопились на утрени и вечерни, чтобы помолиться об избавлении от гишпанцев, а победу Англии прославляли с каждой кафедры страны перед толпой благодарных граждан. Летом и осенью тысяча пятьсот восемьдесят восьмого года церковным старостам в городах и деревнях стало некого корить за редкие посещения церкви. Эпидемия страха перед Армадой и Римом пополнила ряды протестантов и изгнала тоску по славным временам, когда процветала старая религия.

Но Лоуренс Фаэторн и до того уделял много внимания духовной пище. Он достаточно пожил на этом свете, чтобы помнить католические ритуалы, восстановленные во время правления Марии, и радовался, когда после вступления на престол Елизаветы Англия вернулась к протестантизму. Лоуренс был очарован «Книгой общей молитвы»[21]и наслаждался прекрасным языком, которым она была написана. В церковных ритуалах чувствовалась некая театральность, привлекавшая Фаэторна, и он всегда был готов поучиться чему-нибудь у священника, который распространял актерское мастерство на кафедру проповедника.

Когда в конце службы Фаэторн еще раз опустился на колени, то не стал закрывать глаза во время молитвы. Он не сводил взгляда с алтаря, и его губы расплылись в блаженной улыбке. Марджери Фаэторн искоса посмотрела на мужа и подумала, что, возможно, он встал на путь исправления — такое сияние исходило от его лица. Однако Фаэторна переполняла вовсе не радость христианина. Его загипнотизировал цвет напрестольной пелены — благородный синий оттенок с золотым шитьем. Точь-в-точь как корсет платья, в котором леди Розамунда Варли пришла в «Куртину».

Николас Брейсвелл сразу же поделился хорошей новостью с Сэмюелем Раффом. Он сообщил, что Барнаби Джилл изменил свое мнение об актере, умолчав, однако, почему именно. Рафф так обрадовался, что чуть не задушил суфлера в объятиях.

— Просто бальзам на сердце, Ник! Должно быть, ты обладаешь даром убеждения!

— Неоспоримые доводы и искусство слова сделали свое дело.

— Мне нужно поговорить с Джиллом?

— Не стоит, — поспешно ответил Николас. — Оставьте разногласия в прошлом, Сэм. Уверен, Джилл не захочет возвращаться к этому вопросу.

Они пришли в «Голову королевы» на утреннюю репетицию и стояли сейчас перед гримерной. Разговор друзей прервал громкий голос:

— Николас, родное сердце!

— Доброе утро, Фаэторн.

— Доброе утро, сэр, — пробормотал Рафф, отойдя на пару шагов.

Лоуренс одарил Раффа дружелюбной улыбкой, а потом обратился к Николасу, и суфлер сразу догадался, о чем пойдет речь.

— Хочешь, чтобы я доставил письмо?