Он еще не разделся, а уже имеет меня взглядом так интенсивно, что невольно тянет прогнуться в пояснице…

И застонать, заурчать, словно дикая, безумная , вырвавшаяся на свободу кошка.

Захар понимает мои желания, ему слова не требуются.

— Хочу тебя, блять, умираю, — хрипит он, падая на меня и опять жестко и глубоко целуя.

Теперь уже совершенно развязно, грязно, глубоко. Не столько подчиняя, сколько давая почувствовать, каково это будет. С ним.

И мне нравится.

Так нравится, что искры из глаз!

Все мои сомнения, все странные , дурацкие желания, чтоб тормознул, остановился, все это — где-то там, в другой, нормальной жизни, не имеющей к нам ни малейшего отношения.

Здесь нет нормальности.

Здесь только секс.

— Я… Блять… Я… Потерпи, принцесса…

Он рычит, уже несдержанно тиская меня, закидывая ноги себе на спину, прикусывает опять шею внизу, там уже точно синяк будет, нравится ему это место… И мне больно и сладко, а еще ощущаю нечто запредельное сейчас, в эту минуту.

Осознание, что все, теперь не будет, как раньше, что вот сейчас, сейчас, сейчас… Все внутри дрожит и сжимается, и хочется уже скорее, скорее, скорее…

И, когда ощущаю его, тяжелого, твердого, горячего такого, проникающего в меня быстро, с неотвратимостью тарана, громок взвизгиваю и сильнее скрещиваю ноги на пояснице.

Запрокидываю голову, смотрю в его темные, безумные совершенно глаза.

Захар замирает на мгновение, тяжело смотрит на меня, шепчет сбито:

— Бля-а-а-а… Еще лучше, бля, еще лучше…

А мне не нужна его внезапная болтливость, я не могу больше терпеть, я хочу, чтоб он двинулся!

Он большой, везде большой, и мне нравится это!

Боже, почему я не любила таких парней? Это же… Это же самый лучший в мире размер!

Захар чуть выходит и движется назад, а у меня сносит крышу окончательно, настолько это все правильно, настолько так, как нужно!

Взвизгиваю от переизбытка эмоций, и на губы тут же падает тяжелая ладонь.

— Т-ш-ш-ш… Не кричи… Потом… Потом покричишь… Я тебя тут по-быстрому трахну, не могу терпеть, принцесса… А потом… Потом покричишь. У меня дома.

Он говорит все это, шепчет хрипло и грубо, и движется, движется, движется!

Так идеально, быстро, сильно, с оттяжкой, вонзаясь в меня на всю длину, выходя и возвращаясь.

И у меня все эмоции, все мои осязательные чувства просто концентрируются в одной точке, именно там, внизу, каждое его движение сотрясает все тело, волнами расходится сладкое предвкушающее удовольствие, и я все громче и громче делаюсь, забываясь в этом длинном, жестком ритме.

Над нами низкие осенние звезды, небо, темное такое, подсвеченное лучами прожекторов, но я вижу только его глаза, их черноту и жадность, я погружаюсь в них, словно в колдовской омут, тону…

И, когда Захар, выругавшись, ускоряется, я не могу молчать.

Кричу сквозь закрывающую рот ладонь, из глаз льются слезы, а тело безостановочно трясет. И не только от его движений, но и от чего-то, ранее неизведанного. Чего-то, настолько сильного, настолько мощного, что меня накрывает с головой, хочется выгнуться, хочется забиться в сладких судорогах, но тяжелое тело на мне, грубая ладонь на губах, пятерня,  зарывшаяся в волосы на затылке, фиксируя на месте, не дают этого сделать.

И такое подчиненное, плененное положение придает присходящему еще больше безумия.

Я, наверно, выпадаю из реальности, потому что в глазах темнеет, и тело не слушается, играя, словно правильно настроенный  инструмент, нужную музыканту мелодию.

Я от этой мелодии схожу с ума, наконец-то. Без остатка. И без сожалений.

Какие могут быть сожаления, когда такое?

Прихожу в себя от нежного скольжения губ по виску.

Захар слизывает мои слезы и шепчет:

— Охуенно… Я так и думал… Ты — охуенная…

Я закрываю глаза и счастливо улыбаюсь.

Таких комплиментов мне никто никогда не говорил…

И не сказать, чтоб я обиделась.

Потому что у меня тоже нет других слов для характеристики этой ситуации.

Глава 27

— Это квартира отца, — неходя признается Захар, подгребая меня под бок и мягко тиская за задницу. Лениво и сыто.

Я лежу у него на груди, слушаю, как мерно и спокойно стучит сердце, и пытаюсь нормализовать дыхание.

До сих пор, хотя уже минут пять прошло с момента нашего секса.

И я, вообще-то, спортсменка с хорошей дыхалкой.

Но Захар, судя по всему, сделан из железа особо прочного сплава, потому что за окном утро, а глаз мы еще не сомкнули ни одного разочка.

Как все началось на крыше, так потом и продолжилось здесь, в огромной видовой квартире на пятом этаже. И да, выход на крышу тут персональный.

Прямо отсюда.

Я, честно говоря, знала, конечно, что у нас в городе чего только нет, но не думала, что и такое тоже…

И не пыталась даже прикидывать, сколько это все может стоить.

Много. Очень много.

Вопросы стоимости и собственности жилплощади, где мы сейчас находимся, возникают только утром, конечно же.

Оно и понятно, Захар ночью сделал все, чтоб я вообще перестала думать.

Закрываю глаза, пытаясь вытравить из памяти флешбэки прошедших часов непрерывного секса.

Но, конечно, ничего никуда не пропадает, наоборот, горячие картинки заставляют опять реагировать тело, что говорит о моей некстати проснувшейся нимфомании.

Боже, с Олегом вообще ничего подобного не было!

Ну… Приятно, после первых пяти разов, когда организм немного привык к тому, что в него что-то запихивают, вполне даже. Я получала удовольствие от поцелуев, ласк, нежных касаний… И, в принципе, никогда не отказывала бывшему в сексе. И не терпела в кровати, нет, просто… Просто все было как-то… Обыденно, что ли? И движения, и запахи, и слова… Вроде и заводило, вроде и приятно, но, в принципе, можно и без этого обойтись. Ничего не потеряю. Значит, я из тех женщин, которым секс не так силшьно нужен. И это хорошо, а то что это еще за стыдная зависимость? Это просто навязываемые обществом стерепотипы…

Так я думала, наивная дурочка, ага.

Теперь, после секса с Захаром, я вспоминаю наши ночи с Олегом с недоумением.

Как я вообще могла думать, что все идет правильно? Что так и надо заниматься любовью, что так и надо себя ощущать во время этого?

И тут же обливает холодным потом от мысли, что я могла бы… Могла бы и не узнать, как надо. Как должно это быть в реале.

Не почувствовала бы никогда этого безумного, просто животного наслаждения от