На первой же рабочей встрече Конн меня предупредила: «Никаких счастливых избавлений». Затем она строго пояснила, что новый главный редактор издания постановил: отныне в журнале не может быть ни единого рассказа со счастливым финалом. Помню, я тогда решил, что редактор – старый циник и брюзга. Теперь я понимаю: он просто хорошо знал вкусы американской публики.

Возьмем для примера «Гроздья гнева». Семья Джоудов теряет ферму. Они отправляются на запад, снося всевозможные невзгоды и лишения. Старики в пути умирают и не удостаиваются даже человеческих похорон. Остальные голодают, терпят унижения от шерифов и местных. В конечном итоге семья распадается, а новое мертворожденное поколение просто бросают в реку. Не хоронят, а отправляют плыть по течению – в назидание этому жестокому миру.

То же самое происходит в романе Хораса Маккоя «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» Люди находят утешение в чужом горе. И в конце 60-х, и в 70-х (война во Вьетнаме, «Уотергейт», экономический застой, нефтяное эмбарго) американцам нравились истории с мрачной концовкой. Я слышал, что этот жанр называют «романтический фатализм». В фильмах вроде «Роки», «Лихорадка субботнего вечера», «Полуночный ковбой» и «Несносные медведи» герои уверенно движутся к поставленной цели. Они вкалывают из последних сил, просто из кожи вон лезут, но все равно терпят поражение.

Нам нравится видеть страдания и отчаяние других людей. Быть может, этим отчасти объясняется мода на ужасы тех лет. «Ребенок Розмари», «Омен», «Часовой», «Степфордские жены» и «Сожженные приношения» – мы с удовольствием смотрели, как некие таинственные злые силы истязают и убивают невинных героев.

Формула может претерпевать незначительные изменения, однако суть неизменна: читателю подавай эмоциональное порно, красочное описание чужих мук.

Сравните два фильма: «Кэрри» 1976-го и «Сокровище» 2009-го. В обеих картинах страдающая ожирением старшеклассница (Кэрри в книге полная) живет с деспотичной матерью. Над обеими героинями издеваются одноклассники. Обе растут без отца. Обе «заедают» свое горе. Кэрри Уайт заставляет дочь есть и утверждает, что прыщи от сладкого – это Божья кара, способ заставить ее хранить целомудрие. Мать Клариссы просто заставляет ее есть, точка.

Ключевое отличие двух историй состоит в том, что Кэрри Уайт получает сверхспособность, позволяющую ей уничтожить всех мучителей, включая родную мать. Сердце Кэрри не выносит этой нагрузки.

А «Сокровище»… Ее дважды брюхатит родной отец. Она рожает дочь с синдромом Дауна, ее бьет мать, ее травят, заражают ВИЧ, унижают, она блюет жареной курятиной в урну для мусора, и какую сверхспособность она получает? Ура, она научилась читать!

Важное замечание. Чтобы продать дополнительную сотню-другую тысяч экземпляров своей книги, опишите сцену, в которой белый человек учит черного читать. Белые книголюбы полагают, что любить книги должны все поголовно. К тому же публике приятно видеть персонажа, который не умеет читать, – они-то умеют. Это верный способ дать им почувствовать свое превосходство и, таким образом, проникнуться теплыми чувствами к персонажу. А самое главное, это доказывает, что чтение – полезный досуг. Белый учит черного читать во множестве фильмов («Слава», «Шофер мисс Дейзи», «Цветы лиловые полей»). Этот сюжетный ход никогда не устареет.

Итак, совет ученику: пусть положительный персонаж страдает, потом снова страдает, а потом страдает еще сильнее, ни в коем случае не давая читателю ощутить себя соучастником преступления. Все, конец. Никакого счастливого избавления или отмщения, боже упаси. Читатели от такого прутся.

А потом я дам прямо противоположный совет. Не надо зацикливаться на существующем положении вещей. Пусть ваш Ник Каррауэй не выдержит и наконец заорет Тому и Дейзи: «Мудачье вы долбаное!» или «Дейзи убила Миртл!» Пусть Джей Гэтсби выскочит из бассейна и схватится за ружье. На что нам сдались эти бесконечные поражения? Почему все высокоинтеллектуальные истории заканчиваются плохо? Если бы современные писатели почаще разрешали себе рвать шаблоны, глядишь, среди писателей стало бы меньше самоубийц и наркоманов. Да и среди читателей.

Правило может быть только одно: никогда не используйте смерть в качестве развязки. Вашему читателю завтра вставать и идти на работу. Убийство главного героя – я сейчас не про жертву во втором акте говорю – самый простой и подлый финал из возможных.

Открытка из тура

Маргарет Бушман была моей первой. Мы занялись этим в субботу, когда в конторе никого не было. В крошечном офисе корпорации «Фрейтлайнер» на первом этаже, где мы оба работали. На фоне проекционного экрана. Маргарет принесла фотоаппарат. Стоял жаркий, очень жаркий августовский день. Раньше мы часто шутили: если хоть одну мою книгу когда-нибудь издадут, мы непременно этим займемся. И вот субботним днем мы пробрались в пустой офис и…

Маргарет сделала мой первый фотопортрет для обложки.

Ответный удар мироздания не заставил себя ждать. На дворе стоял 1995 год – по сути, еще 80-е, как мне тогда казалось. Я носил толстый хлопковый свитер-водолазку, такие еще назывались «лапша». Как у Морта из комиксов, которые печатали на фантиках жевательной резинки «Базука». Воротник свитера поднимался до самого подбородка, а из-под него торчал капюшон черного худи, который я надевал под низ. Я уже говорил, что было жарко? Пока Маргарет устанавливала освещение, я потел как боров. Она все косилась на меня и спрашивала: «Может, снимешь свитер?»

Стрижка у меня была тоже в духе 80-х, с жуткой челкой, которая липла к потному лбу – приходилось без конца ее ворошить. Я отвечал Маргарет, что у меня все отлично. Она говорила, чтобы я сделал лицо попроще. Мы спорили.

Обряд посвящения в писатели, которого я так ждал, – съемка первого в моей жизни фотопортрета для книжной обложки, – обернулся для меня тяжелым испытанием. Когда «Бойцовский клуб» вышел в твердом переплете и я поехал с ним в промотур, одна репортерша взглянула на суперобложку и спросила: «А вы тут астронавта изображаете, да?»

Год спустя, когда готовили к печати «Клуб» в мягкой обложке, издатель попросил меня прислать новое фото. Его сделал мой друг у меня в саду, на фоне цветущей канны Претория. Мой секрет (об этом позже) был прикрыт не воротником свитера, а поднятым воротом флисовой куртки.

Фотопортрет для обложки. Как правило, он банальный и невыразительный. Хотя бывают и исключения. Вспомним провокационное фото Трумена Капоте для книги «Другие голоса. Другие комнаты», где он, эдакая Лолита в штанах, возлежит на диване и смотрит в камеру томным взглядом. Этот портрет привлек больше общественного внимания, чем сама книга.

Одна моя подруга, писательница Джоанна Роуз, годами устраивала творческие вечера с писателями в магазине «Пауэллз букз». Она дала мне ценный совет: если разместить на обложке книги слишком удачный портрет, придется годами смотреть на разочарованные лица людей. Для примера расскажу, как я однажды приехал на Международный фестиваль искусств в Голуэе и пробежался глазами по программе мероприятий. От одной фотографии у меня перехватило дух: на ней была изображена женщина с тонкими, бледными чертами лица и копной темных кудрей. Легендарный поэт – Эдна О’Брайен. Мне не терпелось с ней познакомиться.