Татьяна Львовна растерялась. Сердце ее материнское и в самом деле трепыхнулось вдруг жалостью к сыну, и чувство вины перед ним тут же подняло свою лохмато–настырную голову: вот и плати теперь, мол, дорогая, за бабское свое счастье…Она отчего–то уверена была , что сын просто надумал себе окаянную эту любовь, впихнул в себя ее силой; просто стыдно ему стало за коварную мать–разлучницу, вот и взвалил мальчишка на плечи ее грех, и искупает его таким образом, носясь с Люсей этой, как с иконой писаной… Не верила она в его любовь, и все тут. Потому и спросила с опаской, стараясь говорить как можно спокойнее да насмешливее:

— А ты хоть жениться на ней не надумал еще случаем?

— М–а–а–м… — страдальчески искривив лицо, протянул Илья.

— Ну что, что мам? От тебя ведь всего можно ожидать! Ты ж меры в подвигах своих не знаешь…Так да или нет?

— Господи, ну что ты несешь, мама… Послушай себя – это ты меры ни в чем не знаешь!

— Ну, поучи меня жизни, поучи!

— Слушай, ма, а как же утром она его в больницу повезет, если ей завтра на работу надо? У нее там строго…

— Ну вот, я же говорю…Она без тебя разберется, сынок! Далась же тебе эта Люся, ей богу! Оставь ты ее!

— Не могу, мам. Не оставлю. Ни за что не оставлю…

Ранним утром следующего дня он решительно открыл красивую лакированную дверь с табличкой «Адвокат Петровская Л.А.», вошел и остановился, оглядываясь по сторонам. Маленькая приемная была пуста. « Интересно, когда она придет?» — подумал он, усаживаясь на удобный офисный стульчик. – « И что надо делать? Может, пока кофе сварить да и отнести этой самой Петровской?»

Звонить Люсе на мобильник он начал с семи утра, каждый раз раздражаясь от звука вежливого, раз и навсегда записанного и равнодушно отправленного в пространство голоса, сообщающего ему, что «абонент временно отключил телефон, или находится вне зоны обслуживания…» И домашний Люсин не отвечал. « Ну и ладно. Буду сидеть тут и ждать. На работу–то она все равно придет… Хоть к вечеру, а придет», — решил он, усаживаясь за Люсин рабочий стол.

— Молодой человек, вы ко мне? – выплыла из двери напротив полная черноволосая женщина с ярко накрашенными красной помадой губами. — Чего вы тут хозяйничаете, как у себя дома?

— Нет, я к Люсе Шуваловой. А вы, наверное, Лариса Александровна? Вы не знаете, когда она придет? Она вам не звонила?

— Представьте себе, нет! – с досадой махнула рукой та. – Обнаглела ваша Люся окончательно — уже и на работу не является. Вот я ее уволю сегодня, пожалуй…

Лариса Александровна долго и обидно ворчала на Люсю, называя ее легкомысленной девчонкой и потенциальной из–за своего поведения неудачницей. Потом она пристально, будто прицениваясь, начала разглядывать Илью и вдруг улыбнулась ему совсем по–свойски. Мальчишка очень, очень ей нравился… Особенно поразило Ларису Александровну его лицо, совсем с одной стороны юное и нежное, а с другой – будто печатью сложных жизненных решений уже и отмеченное. Подумалось ей, что такие, наверное, лица были у прошедших через войну мальчиков–гусаров в те ушедшие в прошлое времена. Показалось даже, будто и от этого мальчика гусарской этой порядочностью за версту несет, и тут же вздохнула она завистливо: эх, молодость, молодость… Сообразив уже в следующую секунду, что мальчика этого, по всей видимости, ей бог в помощь послал, она улыбнулась ему еще шире, еще приветливее:

— Ой, молодой человек, а может, вы меня выручите? Мне уйти надо часа на четыре. Процесс у меня. А сюда, как на грех, документы важные должны занести, и деньги… Посидите, ладно? Очень выручите!

— Да посижу, конечно. Вы идите, не беспокойтесь.

— Да? Ну, вот и отлично! Какой ты хороший мальчик, – обрадовалась Лариса Александровна, тут же бесцеремонно переходя на «ты» и по привычке начиная давать команды: — Так. Включай компьютер, садись и работай! Вот это надо занести в базу, вот по этим телефонам позвонить и сказать, что я буду после двух, вот это отправить электронкой… Так, что же еще–то?.. — задумалась Лариса Александровна, глядя на ворох бумаг на Люсином столе.

— …Посадить семь розовых кустов, разобрать фасоль – белую отделить от черной, и подумать о смысле жизни, — с улыбкой продолжил за нее Илья.

— Какую фасоль? А, ну да…Вроде как под Золушку косишь. Так ты у нас еще и с юмором? Ну–ну… В общем, работай давай. Я ушла… И не укради тут ничего, смотри. Я тебе доверяю…

— Постараюсь изо всех сил… — уже в спину ей пробормотал Илья, садясь за Люсин стол.

До прихода Люси, появившейся только к обеду, он послушно, как прилежный школьник, выполнил все оставленные суровой адвокатессой задания, успел даже и кофе попить из Люсиной чашки с голубыми цветочками – он такую же видел у нее на кухне…

— Ой, привет, Молодец–Гришковец ! — расплылась в благодарной улыбке вбежавшая в приемную и запыхавшаяся Люся. – А я бегу бегом , думаю, меня тут уже с работы уволили… А ты, как всегда, выручаешь. Всегда рядом, в нужное время и в нужном месте…

— А что делать? Потребность у меня такая, видишь ли, тебя выручать. Ну что, взяли Глеба в больницу?

— А ты откуда знаешь? А, ну да… Чего это я… В онкологическую клинику его взяли. Твоя мама, между прочим, помогла — участие проявила. Деловая она у тебя! Везде у нее знакомые, везде связи… Шикарная женщина. Прямо ух, какая. Не женщина–автомат Калашникова. Видит цель – стреляет без промаха… Ей бы, знаешь, бизнесом заниматься. И чего она в отце нашла, не понимаю?

— И что, Глебу обещали помочь?

— Илья, ты бы не лез таки в это дело.

— Люсь, ну почему…

— Да потому! Не надо лезть в чужие отношения! Ты прости, конечно, что так все получилось. Такая вот жизнь. Придется тебе отойти в сторону…

— Да я же помочь хочу!

— Кому? Глебу?

— Нет. Тебе. Люсь, он не любит тебя. А я… Я люблю! Я жить без тебя не в состоянии просто…

Он вдруг замолчал и отвернулся. Совсем, совсем не так хотелось ему сказать все эти слова. Неуместными они сейчас получились, испуганными и горькими, как суррогатный кофе. И пауза повисла сразу такая неловкая и тяжелая, как серый дым, от которого защипало вдруг в глазах, перехватило спазмом горло…

— Эй, ты чего это, плачешь, что ли? – потянула Люся его за рукав, пытаясь заглянуть в лицо.

— Нет, не плачу. Я тебя люблю. Ты слышала? – снова повторил он уже более уверенно.

— Да знаю я, Илья. Все я знаю. И я тебя тоже люблю, конечно, но по–другому совсем. А Глебу помочь надо, понимаешь? Я думаю, что ты–то как раз меня и понимаешь, вместе с лапочками своими…

Люся усмехнулась горько – подумалось ей вдруг, что они с Ильей поменялись ролями, как–то это незаметно произошло всего за один день. Теперь не у Ильи, а у нее внутри разгоралась та самая лампочка, которая так сильно блокирует мозг и заставляет человека делать всякие глупости – дырки, например, чужие собой закрывать и идущие через эти самые дырки черные сквознячки… Никогда она раньше за собой таких странностей не замечала, и вот надо же — потянуло вдруг. Хотя потянуло – это не то. Потребность в этом появилась. И эта потребность – она важнее даже, чем любовь. Любовь сама по себе, и потребность сама по себе. Как будто сила какая–то втягивает тебя в эти зияющие пустоты, как будто только это и есть правильно, и так и быть должно…Выходит, она тоже странная девушка. Выходит, тоже белая ворона — такая же, как и этот белобрысый мальчишка с пронзительными, отчаянно–горячими глазами, умный, добрый, влюбленный, такой замечательный, такой надежный…