Этот странный дар появился у него еще с малолетства.

Бывало прищурится да глянет на кого… И словно щелкнет что в голове – и обычные вещи вмиг приобретут сверхъестественные очертания. Например, платяной шкаф становится двуглавым пузатым великаном, готовым слопать всех, кто к нему ни подойдет. Черепаховый гребень оборачивается ратью копейщиков, а колодец – бездонной дырой, из которой вот-вот полезут черти.

Прознав о такой напасти, приключившейся с его чадом, отец Семен вначале переполошился. Посадил на строжайший пост всю семью и стал проводить молебен за молебном, пытаясь искупить грехи тяжкие и отогнать наваждение бесовское.

Когда не помогло, попробовал более действенное средство. Вместе с сыном отправился пешком в Александро-Невскую лавру, чтоб испросить у святого князя милости. Облили слезами гроб с честными мощами. Однако и это осталось втуне.

Тогда иерей решил, что недурно бы сходить к бабке. Вдруг это у Ванятки с головою нелады? Всяко бывает. Сглазил ли кто или надуло ветром.

Бабка попалась сильная да умелая. Напоила дитя каким-то отваром, пошептала над ним (батюшка потом все бил перед иконами поклоны, отмаливая провинность). И словно рукой сняло…

Оно, конечно, ничего никуда не делось. Просто Ваня смекнул, что не следует тятеньку с сестрицей почем зря своими придумками беспокоить. Отмалчивался, и вся недолга.

Только стал разуметь непонятные для всех прочих слова, которые все повторял появившийся в их доме ученый ворон: «Очи береги!»

Да, необычные свойства собственных глаз были для Ивана и радостью, и мукой.

Отрадой – потому, что с этими чудными виденьями жизнь стала ярче, интереснее. Никто вокруг не видел открытое Ивану. Знать тайную суть вещей – кто из людей не отдал бы за такой дар великие богатства мира?

Особенно он оценил сей талант, когда к нему стала являться муза Поэзии. Дивные, феерические образы переполняли воображение и просились на бумагу. Только успевай макать перо в чернила.

Пытка же заключалась в невыносимой боли, терзающей его голову после каждого очередного видения. И чем взрослее становился он сам, а фантомы – сложнее и заковыристее, тем большие муки Иван испытывал.

Прежде утихомиривал он их все больше травяными отварами да медовой настойкой, а как более-менее в возраст вошел, так наипервейшим и незаменимым средством стала водка… Осознавал, что губит себя, что недолжно так вот жить, но поделать ничего не мог.

Сунулся как-то к одному заезжему медицинскому светилу, посетившему Северную Пальмиру с намерением подзаработать на непонятной «русской душе», но француз, осмотрев Ивана, запросил за лечение такую сумму, от которой у бедного копииста навсегда пропала охота впредь связываться с иноземцами да и лекарями вообще…

Обратный путь от Покровской обители лежал как раз по набережной, и Иван решил: лучшей оказии посетить пряничных дел мастера Кандыбина может в ближайшее время не представиться. А потому велел вознице притормозить возле заведения Василия Ивановича.

Сошел и осмотрелся. В этой части Вологды находились купеческие особняки – богатые, основательные и в отличие от большинства городских домов сооруженные из кирпича да камня. Только высокие заборы оставались деревянными, с резными узорами.

Кандыбинский дом стоял как раз напротив Соборной площади.

Левый берег Вологды был значительно выше правого, и казалось, что городской кремль с Софийским собором парят в небесах, подпирая синеву небес золотыми куполами. Иван с умилением перекрестился.

– Што, красиво, милостивый государь? – осведомился кто-то рядом низким, как из бочки, басом.

Говорящий был высоким дородным мужчиной лет пятидесяти. Полное безбородое лицо украшали густые кустистые брови, из-под которых весело посверкивали хитрые карие глаза.

– Где еще на Руси найдешь такую-то красоту? – продолжил толстяк, довольно похлопывая себя рукой по брюшку, как будто только что упрятал туда главные городские достопримечательности.

Речь его не походила на местный говорок: была не плавной, с «оканьем», а отрывистой, с заметным и режущим ухо глухим «г». «Наверное, некоренной вологжанин», – решил поэт. Что сразу и подтвердилось.

– Даже в моем родном Брянске, уж насколько славный городок, такого не сыщешь. Двадцать годков здесь живу, а никак не могу налюбоваться. Эдакого пейзажу, чай, и в вашем Сам-Петербурхе нет?

«Откуда он взял, что я из столицы?» – удивился Барков. Хотя чего тут дивиться. Город-то невелик. Всякое новое лицо за версту видно.

– Василий Кандыбин, сын Иванов, – веско представился мужчина. – Владелец пекарного дела.

Сказал он это так, точно являлся, по меньшей мере, камергером Ее императорского величества двора.

– Мои булки да пряники пол-Вологды кушает! Я их и в Москву с Ярославлем поставляю. И в самом Петербурхе лавчонку держу. На Литейном. Не случалось заходить?

– Как же, как же! – поспешил обрадовать пекаря господин копиист. – То-то, я думаю, откуда ваше имя мне знакомо?!

Василий Иванович расплылся в самодовольной ухмылке.

– Вот и нынче. За завтраком отведал ваше изделие. Я остановился в гостинице «Лондон».

– А-а, знаю, – подтвердил Василий Иванович. – Ее мой свояк держит, Никодим Селуянов.

– Да, – Ивану как-то не пришло в голову интересоваться именем своего хозяина. – Вот он-то меня и потчевал таким знатным пряничком, что мне захотелось лично засвидетельствовать почтение тому, кто его изготовил.