Она взяла ридикюль. Пальцы ее нащупали пистолет.

— Итак, я жду тебя.

Саймон, усаживаясь поудобнее на голубых подушках сиденья кареты, задел коленом ногу Эмили. Она шарахнулась, словно перепуганная кошка. Он заметил, что она слегка вздрогнула, прежде чем отвернуться от него и уставиться в окно кареты.

Он откинулся на сиденье, но по спине его побежали мурашки, а волосы на затылке стали дыбом. Карету тряхнуло. Саймон выглянул в окно. Они ехали по узкой дороге, вившейся вдоль отвесных утесов. Ущербная луна бросала бледный свет на округу, отчего отвесные стены ущелья казались сложенными из неровных серебряных слитков.

— Это не та дорога, по которой мы ехали в город.

— Да. — Эмили покосилась на бабушку. — Но Бимиш знает, как я люблю наслаждаться видом ущелья при лунном свете.

Саймон нахмурился:

— Тогда тебе следовало сесть с этой стороны.

— Верно, но… — Эмили вцепилась в свой ридикюль. — Я не подумала об этом, когда мы усаживались.

— Хочешь, поменяемся местами?

— Нет. Мне и так хорошо. — Эмили сидела, забившись в уголок с таким видом, словно ожидала нападения разбойников. — А ты посмотри, как красиво.

Мышцы его напряглись. Последние несколько лет он много раз оставался в живых лишь благодаря предчувствиям. И сейчас внутренний голос кричал ему, что над ним нависла угроза.

— Я так люблю комедии. По-моему, это была очень милая постановка. — Леди Харриет раскрыла веер. — А вам понравилось, Шеридан?

— Мне спектакль понравился. — У него было такое чувство, что он и сейчас смотрит спектакль. Дамы что-то затевали. Он был в этом совершенно уверен. И Эмили, и леди Харриет едва притронулись к еде за обедом. И, насколько можно было заметить, пьесу тоже смотрели без всякого удовольствия. — Хотя, должен признаться, сравнивать мне особенно не с чем. Не так-то часто мне представлялась возможность посещать театр.

— Не понимаю, как можно жить в армейских условиях. — Леди Харриет внимательно смотрела на него поверх кружевного края веера. — Просыпаться каждое утро с мыслью о том, что, возможно, предстоит встреча со смертью. — Почтенная дама многозначительно посмотрела на Эмили и продолжила: — Что армия, что флот — все едино. Вести такую жизнь с двенадцати лет! Это ужасно.

Эмили заерзала на сиденье, бросив на бабушку мрачный взгляд.

Леди Харриет, довольная собой, улыбнулась.

Саймон потер затылок.

— Уверена, бабушка, у его отца были веские основания отправить сына к театру военных действий.

— Гм… — Веер леди Харриет затрепетал. — Не могу представить, что это за основания такие, из-за которых ребенка отправляют на войну.

— Полагаю, он был не сахар и в двенадцатилетнем возрасте. — Эмили покосилась на Саймона, поджав губы. — Это твой отец решил отправить тебя в армию? Или ты сам сбежал в надежде на воинскую славу?

Воспоминания, которые Саймон давно пытался похоронить, выглянули из всех углов, словно призраки.

— Надежды на воинскую славу имели к этому мало отношения.

— А что имело? — спросила Эмили.

Саймон прямо встретил ее взгляд и увидел в ее золотистых глазах любопытство и нечто большее — желание понять его. Она хотела, чтобы он капитулировал, сдался ей на милость. А этого он никогда не делал.

— Это скучная тема.

— Опять уклончивый ответ. — Глаза Эмили сузились. — Я вообще не понимаю, бабушка, почему ты поверила ему, когда он сказал, что получил офицерский патент в двенадцать лет.

Его поразила сила ее гнева. Он пылал ослепительно ярким огнем, столь жарким, что способен был выжечь любое иное чувство, разрушавшее ее оборону.

— Очень сомневаюсь, что этот человек вообще знает, что такое правда. — Эмили посмотрела на него с такой яростью, словно он был не достоин даже сидеть рядом с ней. — Не удивлюсь, если окажется, что он вообще не служил в армии.

— Отец купил для меня офицерский патент, когда мне исполнилось двенадцать, потому что надеялся, что я погибну в сражении.

Леди Харриет тихо ахнула. Эмили была в шоке.

Он вовсе не собирался говорить ей правду, но так получилось. Возможно, ему хотелось шокировать ее. Возможно, он желал и большего — чтобы их связала хотя бы частица правды.

Эмили не сводила с него глаз, и глаза эти переполняла бешеная ярость — на кого? На человека, который солгал, или на отца, купившего сыну смертный приговор?

— Как ты можешь говорить такие вещи?

— Ты хотела узнать правду. — Саймон набрал в грудь воздуха. Как странно: сколько лет прошло, но и сейчас он весь сжимался, когда ему приходилось смотреть в глаза этой правде. — А правда заключается в том, что мой отец решил, что я ему больше не нужен.

— Но почему? — спросила Эмили, пытаясь на лице его увидеть ответ, который и от самого Саймона ускользал большую часть его жизни. — Почему человек желал смерти собственному сыну?

Саймон откинулся на подушки и заставил себя улыбнуться.

— Были причины.

— Неужели? — Эмили не сводила с него глаз. Она твердо решила пробить брешь в его обороне. — Что за причины могут оправдать такую ужасную жестокость?

— Не имеет значения. — Он посмотрел в окно. Ему неприятно было видеть в ее глазах жалость. — И поверь, не стоит меня жалеть. Все это случилось очень давно.

— Это все ложь, да? — Эмили вцепилась в его локоть. — Поэтому ты и не можешь объяснить, почему твой отец вышвырнул тебя вон?

Он посмотрел на ее руку, на тонкие пальцы, впившиеся в его рукав. Белая лайка ее перчатки казалась золотой в свете каретного фонаря, и эта рука в перчатке словно пыталась вытащить его на свет из безопасного темного угла, в котором таились воспоминания. Ему стало трудно дышать. Воспоминания вились вокруг, как змеи, сворачивались кольцами и тянули его назад, в тот день, когда шесть месяцев назад он встретился со своим отцом, вероятно, в последний раз.

Саймон стоял в кабинете отца перед широченным письменным столом красного дерева и смотрел в иссохшее лицо человека, некогда олицетворявшего собой всю власть в мире Саймона. Рэндольфу Сент-Джеймсу недолго оставалось жить. Болезнь медленно пожирала его изнутри.

— Ты сумел и тут ослушаться и сделать по-своему, да? — Рэндольф Сент-Джеймс уставился на Саймона. Его темные глаза были полны жгучей ненависти. — Ты все же сумел выжить, в то время как я умираю.

Саймон сглотнул комок, который сдавил ему горло.

— Если вы и научили меня чему-то, так это науке выживать.

— Считаешь себя очень умным — так же, как и она. Знаешь, что я не могу изменить порядок наследования. И уверен, что наконец-то возьмешь верх надо мной! Неужели ты и правда решил, что я допущу, чтобы ты, с твоей нечистой кровью, унаследовал все, что я имею, чтобы ты носил мой титул?! Боже правый! А она-то как была бы довольна!