Поэтому сообщение Алика о рейде на Цугуровку на лице Дизеля и остальных ребят не вызвало эмоций. И без его пояснений опытные разведчики догадались: раз их посылают в эту мясорубку — значит, не за горами наступление, и молча отправились готовиться в рейд. Прошло чуть больше десяти минут, и во двор базы въехал старенький, но надежный ГАЗ-66. Без лишней суеты разведчики заняли в нем свои места и потом еще около часа добирались до расположения батальона, державшего рубеж обороны перед Цугуровкой.

Приказ, который озвучил Сергей Дбар, был выполнен точно и в срок. На подъезде к позиции их встретил начальник штаба батальона и проводил в блиндаж. Алик остался доволен. В углу весело потрескивала поленьями печка-буржуйка, которая оказалась весьма кстати. До этого накрапывавший дождь у Цугуровки перешел в ливень, и промозглая сырость заставила забыть о лете. Все остальное свободное пространство занимали стол, несколько колченогих табуреток и нары, устеленные соломой.

Сложив рюкзаки в угол и накинув на плечи плащ-палатки, разведчики вслед за начальником штаба по лабиринту ходов-сообщений добрались до передового поста, но там не задержались. Воспользовавшись непогодой, Алик, Кавказ и Дизель перебрались ближе к позициям противника, залегли за скалой и принялись вести наблюдение. Несмотря на то что полторы недели назад им здесь уже пришлось побывать, они внимательно всматривались в коварную зелень склона. Там под неприметными кочками таилась смерть. Алик с Кавказом вертели биноклями и пытались обнаружить за стеной дождя стальную паутину систем сигнализации. Это оказалось напрасным занятием, ливень не прекращался, им пришлось свернуть работу и вернуться в блиндаж.

В ту самую ночь, когда разведчики Алика Айбы и других спецгрупп начали выдвигаться на исходные рубежи, абхазская артиллерия открыла ураганный огонь по оборонительным позициям оккупантов на Гумистинском фронте и пунктам управления в Сухуме. Такого мощного обстрела город не видел и не слышал за все время войны. От грохота канонады в районе Синопа в домах вылетали стекла из окон, а в Кяласуре с потолков осыпалась штукатурка. В штабе грузинских войск его расценили как прелюдию к штурму и приготовились к отражению. Этот отвлекающий маневр, задуманный генералами Сосналиевым и Дбаром, позволил десятку малых катеров и баржам военно-морских сил Абхазии в ночь с 1 на 2 июля совершить смелый рейд из Гудауты к побережью Восточной Абхазии.

Пасмурная погода была только на руку отчаянно дерзкому командиру Гудаутского дивизиона военных катеров Александру Воинскому и его морякам. Несмотря на кромешную тьму, он уверенно держал нужный курс, и, оставшись не замеченными береговой охраной противника, катера и баржи на рассвете вышли в район села Тамыш. Здесь моряки и десантники столкнулись с, казалось бы, непреодолимым препятствием. Шторм к этому времени набрал силу и достиг трех баллов. Волны захлестывали палубы косматыми, пенистыми языками и затем ревущими валами обрушивались на едва видневшийся в блеклом лунном свете берег. В такую погоду о высадке десанта и выгрузке артиллерии не могло быть и речи. В грозно ревущем прибое тонули надежды командира десантников Заура Зарандиа.

Турецкие фрегаты до заката солнца продолжали строго держать боевой порядок. Артиллеристы дежурили у пушек, нукеры не зачехляли оружие, а Сулейман не покидал капитанского мостика. Он не исключал того, что вслед за казаками Найденова в море на перехват выйдут корабли русской эскадры. Но его опасения оказались напрасны, горизонт по— прежнему оставался чист, а впередсмотрящие проглядели глаза, пытаясь обнаружить русский парус.

Этот поход к берегам Абхазии для турецкой военной экспедиции сложился удачно. В море она вышла, не потеряв ни одного аскера, ни одного моряка. Погрузка махаджиров на борт прошла без большой пальбы и серьезных стычек, если не считать двух десятков потерявших головы и бросившихся в пасть к казакам Найденова и еще нескольких «сумасшедших», сиганувших в море к своим жеребцам.

Потом еще несколько часов на палубах царила обычная в таких случаях неразбериха, кое-где вспыхивали мелкие конфликты с аскерами, но вскоре все улеглось. От вида бескрайней громады моря, внушавшей большинству горцев суеверный ужас, даже самые воинственные присмирели. Жизнь постепенно брала свое, горцы принялись обустраивать свою походную жизнь. К вечеру у многих от былой гордости не осталось и следа. Самые ушлые быстро смекнули, что на раскаленной, подобно сковороде, палубе долго не продержаться, и, как только сгустились сумерки, начали тайком шмыгать в каюты. Там, вдали от чужих глаз, с их хозяевами шел циничный торг за место и будущую крышу над головой в Турции. Заносчивые гордецы князья Геч и Барак, оставшись без своих верных нукеров, сбросили спесь и, раскошелившись, перебрались в каюты второго класса.

«Море обламывало и не таких, как вы! — хмыкнул им вслед Сулейман и, покачав на руке увесистый кожаный мешочек с золотом, положил в сундук. — Через пару суток все станете как шелковые. За глоток воды отдадите не только последнее, а и своих жен! А с таким «приданым» можно подумать и об окончании службы», — тешил он себя надеждой.

В его памяти была еще свежа предыдущая вылазка в Абхазию, едва не обернувшаяся пленом. При одном воспоминании о ней Сулейман зябко повел плечами. В тот раз матросы еще не успели поднять паруса, как на горизонте появились три русских военных корабля и взяли фрегат в клещи. Лишая маневра, они теснили его к берегу, и экипажу ничего другого не оставалось, как принимать бой. Через час была потеряна половина парусов и половина команды. Русские артиллеристы знали свое дело и почти посадили его на «мертвый якорь», обрушив на палубу грот-мачту. Впереди ждали смерть или постыдный плен, но Великий Аллах смилостивился и пришел на помощь. Внезапно налетевший шторм и ночь спасли от позора. В порт Самсуна Сулейман возвратился с пустыми карманами и подмоченной репутацией. Две фелюги с махаджирами во время шторма пошли ко дну, а те, что уцелели после боя, — голые и босые — уже ничем не могли расплатиться.

Пока Сулейману везло. День прошел, и русские себя никак не проявили, их флот, похоже, так и остался стоять на рейде у Геленджика. Впереди была ночь, а в открытом море его резвую «Османию» не так-то просто было перехватить. Попутный ветер подгонял ее к берегам Турции и только «обоз» из тихоходных фелюг вынуждал держать средний ход. Этот рейд, после которого Сулейман решил больше не выходить в море, должен вернуть ему славу самого удачливого капитана, а к казенному жалованью дать весомый довесок. Восемьсот живых душ, за которых не щедро, но все-таки платила казна, семь рабов, из которых одна только горянка— красавица даже на таком захудалом невольничьем рынке, как в Самсуне, стоила целое состояние, могли обеспечить ему безбедную старость.

Глядя на сундук, доверху забитый серебряной утварью, Сулейман испытывал нечто большее, чем искушение грядущим богатством. Он упивался властью и не просто властью капитана корабля. Здесь, в море, у него, как у великого султана, было право миловать и даровать жизнь. Все они: князья и простолюдины зависели от его воли — воли непобедимого и беспощадного к врагу и человеческим слабостям капитана Сулеймана. Кое-кто еще продолжал хорохориться, не подозревая, что пройдет всего несколько дней — и им придется вымаливать у него глоток воды, кусок хлеба, а потом и саму жизнь.