Они последовали в том направлении, куда указала Тилли.

– Ничего себе! – удивился Джаггер, оглядывая помещение.

На ветхом столе стоял эмалированный жбан с многочисленными щербинами – такой же, но только новый, родители Джеффа, когда он был маленьким, брали с собой, отправляясь в поездку, – а рядом кувшин. На вмонтированной в бетонную стену решетке висело полотенце. Как ни странно, не очень грязное. С потолка свисала голая лампочка, наполняя комнату светом.

Джефф посмотрел в потрескавшееся зеркало, которое заметил над столом (в первый раз после отъезда из следственной тюрьмы), и с трудом узнал себя. Кожа грязная, жирная, волосы растрепаны и тоже грязные и жирные. Глаза воспаленные, под ними темные круги. На лбу повсюду прыщи, а на подбородке гноящаяся резаная рана. Он даже не подозревал о ее существовании.

– Это их дом, – сказал он, продолжая смотреть на свое отражение. – Они здесь живут.

В зеркале Джеффу было видно, что дальше расположена еще одна комната с разложенными на полу матрасами – один даже, кажется, был пружинный – с постеленными поверх одеялами.

Одеяла и простыни.

Неожиданно на Джеффа накатило невероятное изнеможение. В туннелях он умел его сдерживать, а теперь страшно захотелось упасть на первый попавшийся матрас и забыться.

– Ну что ж, поживем пока здесь. – Джаггер подмигнул Джеффу. – Все получше, чем в Рикерс, а?

Джефф не ответил. Он не отрывал глаз от зеркала, откуда на него смотрел изгой, каких он всегда старался не замечать. Отворачивался, даже не желая признавать их существование.

* * *

Малколм Боддридж, – впрочем, все звали его только по фамилии, причем началось это так давно, что он даже начал забывать свое имя, – полез в глубокий в карман за ключом, который держал отдельно, а не на большой связке, висевшей в маленьком кабинетике.

Затем, как всегда педантично, проверил, не открывал ли дверь кто-нибудь в его отсутствие. Эта черта характера была у него врожденной и существенно повлияла на высочайшую квалификацию, которую он приобрел в своей профессии. Убедившись, что все в порядке, Боддридж вставил в замок ключ, повернул, толкнул дверь, затем закрыл за собой, а уж потом включил свет. Одна из трубок верхней осветительной арматуры, прежде чем зажечься, несколько раз мигнула. Остальные сразу залили комнату ярким белым светом. Болдридж считал такое освещение не хуже солнечного.

Надо учесть, что эстетическим аспектам Болдридж придавал большое значение, потому что художественный вкус в его деле являлся важнейшим фактором мастерства. Первым делом он надел тонкие латексные перчатки и направился к одному из шкафов. Снял с верхней полки лампу дневного света и заменил ею неисправную. Ведь если лампа снова начнет мигать, придется отвлекаться от работы. Затем принялся за работу.

После успешной охоты добытую «дичь» команда оставляла всегда в специальном холодильнике на тележке с колесиками. Холодильник был дорогой и требовал монтажа дополнительных устройств, но Болдридж настоял, чтобы его купили. «Неприятный запах распространяется гораздо быстрее, чем вы предполагаете», – объяснил он. Поэтому и «дичь» оставляли в нетронутом виде, как требовал Болдридж. Знали, что он распорядится как надо. Ремеслу он учился у своего дяди – кстати, тот все еще работал в Нью-Хэмпшире – и достиг совершенства в одной калифорнийской похоронной фирме. Потом хозяина прижала полиция – он занимался кое-какими противозаконными делишками, – и тот сбежал в Аризону. А Болдридж переехал в Нью-Йорк, потому что тоже был в этом как-то замешан. На данной службе он состоял уже около пяти лет и был очень доволен, хотя результатами его труда могли любоваться немногие.

Тихо насвистывая, Болдридж выкатил из холодильника тележку и начал распаковывать тело, завернутое в несколько слоев грязных тряпок, но в перчатках это не имело значения. Затем он аккуратно сложил все тряпки в сумку, которую, перед тем как уйти домой, отправит в мусоросжигатель, и занялся осмотром добычи.

Самец. Возможно, лет двадцати пяти; во всяком случае, не старше тридцати. Туша в прекрасном состоянии. Зубы почти все целые, а вот кожа испорчена тремя татуировками. Одна в виде змеи, обвивающейся вокруг левого бицепса, другая на левой грудине витиеватым староанглийским шрифтом декларировала любовь к матери, а третья на правой ягодице выглядела в точности как штамп, который ставят на мясе работники санитарной инспекции, и определяла задницу как US GRADE-A PRIME[10].

Белокурые волосы мягкие и сальные, но не спутанные в уродливые жгуты. Болдридж считал, что с такими почти невозможно работать.

На «дичи» был обычный комплект одежды, которую, конечно, можно было спокойно разрезать, но щепетильный Болдридж аккуратно снял один предмет за другим. Для одежды предназначалась другая сумка, которую отправят в прачечную. После того как одежду выстирают и выгладят, он решит, можно ли ее использовать на завершающей стадии. Если нужно будет только подшить края или несколько пуговиц, он сам сделает ремонт. Если же износ и повреждения окажутся значительными, то отправит одежду в швейную мастерскую на Седьмой авеню, чтобы скопировали.

Теперь голую «дичь» предстояло переложить на рабочий стол. Болдридж проделал эту нехитрую процедуру и начал готовиться к основному этапу работы.

Ножи у него были все наточены, как бритвы, и хранились в обитом бархатом выдвигающемся ящике под гранитной крышкой рабочего стола.

Затем пришла очередь нескольких больших картонных коробок, которые предназначались для торговли мороженым, но прекрасно подходили для целей Болдриджа. Он поставил их в специально устроенный лоток, идущий вдоль края рабочего стола.

Взял цифровую камеру, сфотографировал «дичь» под различными ракурсами, после чего аккуратно записал все существенные параметры. Не только обхват груди, талии и бедер – он их измерил с точностью до четверти дюйма, – но также размеры плеч, предплечий и икроножных мышц.

Покончив с этим, Болдридж перевернул тушу лицом вниз и сделал идеальный разрез от темени до копчика. Затем, используя разные ножи, большинство из которых были изготовлены по его собственным чертежам, начал снимать шкуру. Его умелые пальцы ловко орудовали ножами. Важно было не повредить ее, одновременно не оставив следов жировых или мускульных тканей.

Со спиной работать было полегче, да и снять шкуру с задней части черепа тоже особого труда не составляло, хотя Болдриджу потребовалось несколько месяцев, чтобы отработать методику обхождения с ушами. Вся хитрость состояла в том, чтобы сделать незаметными на конечном продукте глубокие разрезы, которые были необходимы. А с губ и ноздрей шкуру снять было сравнительно просто. Веки тоже легко отделялись, после того как была отрезана оболочка вокруг глазниц. Разумеется, все нужно делать очень аккуратно.

Самая сложная операция – удаление шкуры с черепа. А дальше пошло как по маслу. Во всяком случае, это было не труднее, чем, например, снимать кальсоны. Правда, немного пришлось повозиться с анусом, еще больше с гениталиями, но Болдридж занимался этим исключительно из принципа, потому что эти части туши на конечном продукте были полностью закрыты.