Их было одиннадцать человек: сам командир, доктор, восемь матросов и Дроздов. Четыре моряка несли с собой носилки.

Даже полтонны высокосортной взрывчатки не сумели заметно разрушить ледовое поле. Взрыв раздробил лед примерно на площади в двести квадратных метров, но огромные куски самой разнообразной формы сложились в прежнем порядке так, что в трещину между ними не пролезла бы даже рука, и тут же начали снова смерзаться. Большая часть ударной мощи взрывчатки ушла вниз, и все же она сумела вздыбить и расколоть массив льда не меньше 500 тонн весом. Не так-то и плохо.

Добравшись к восточному краю канала, они вскарабкались на паковый лед и огляделись. Луч прожектора, как белый палец, неподвижно упирался в небосвод. Заблудиться сейчас было невозможно. Без ветра и ледяной пыли, здесь легко разглядеть свет в окне на расстоянии в десятки километров. В отличие от первого впечатления, сейчас Дроздов подумал, что в этой белесой безжизненности заключена жизнь. Не верилось этой тишине. Как будто что-то затаилось в этих льдинах, способных протаранить железный корпус корабля, в этом снегу, под которым погребены смелые люди. Коварство живого неведомого существа…

Искать буровую на этот раз не пришлось. Стоило отойти на несколько сотен шагов от ледяной равнины – и они сразу же увидели ее. Ажурная буровая вышка, три сохранившихся домика, один из которых сильно обгорел, и пять почерневших каркасов – все, что осталось от буровой. И ни души.

– Так вот она какая, – прямо в ухо Дроздову проговорил Грубозабойщиков. – Вернее, то, что от нее осталось, долго же нам пришлось добираться, чтобы увидеть подобное зрелище.

– Еще немного – и мы с вами обозревали бы совсем другие пейзажи, товарищ командир, – заметил Дроздов. – Почище этого… Я имею в виду на дне океана.

Грубозабойщиков медленно покачал головой и двинулся дальше. До буровой было рукой подать, каких-то двести метров. Дроздов подвел его к ближайшему уцелевшему домику, отворил дверь, и они оказались внутри.

В помещении было градусов на тридцать теплее, чем раньше, но все равно довольно холодно. Зубринский и Рукавишников бодрствовали. Пахло гарью, йодом, морфием и специфическим ароматом булькающего в котелке несъедобного на вид варева, которое Рукавишников старательно размешивал.

– А, это вы, – как ни в чем не бывало проговорил он, словно увидел соседа по улице. – Как раз к обеду, Владимир Анатольевич. Садитесь с нами.

– Чуть позже, спасибо, – вежливо ответил Грубозабойщиков. – Зубринский, как нога?

– Слегка поцарапал, товарищ капитан, – радист вытянул вперед негнущуюся ногу. – Здешний лекарь загипсовал…

– Носилки сюда! – распорядился Грубозабойщиков. – Сначала Зубринский. А ты, Рукавишников, бросай свою стряпню. До «Гепарда» пара сотен метров. Через полчаса будем на борту.

Дроздов услышал позади какое-то шарканье. Доктор Дитковский уже встал на ноги и помогал подняться главному инженеру Филатову. Последний выглядел хуже, чем вчера.

– Главный инженер Владимир Фролович Филатов, – представил его Дроздов. – Врач Александр Григорьевич Дитковский. А это командир «Гепарда» Владимир Анатольевич Грубозабойщиков и судовой врач Игорь Николаевич Кузнецов.

– Похоже, конкуренция обостряется. – Дитковский поднял брови. – Не слишком ли много докторов для здешних мест?

Сочетание южнорусского акцента с московским жаргоном девяностых годов как-то особенно резануло слух. Он безалаберно смешивал чистый, правильный, даже дистиллированный язык москвича с речевыми штампами сорокалетней давности.

Грубозабойщиков посмотрел на сгрудившихся на полу людей, которых можно было принять за живых только благодаря легкому пару, выходящему изо ртов, и улыбка его погасла.

– Ну и видок!

Филатов пошевелился и хотел что-то сказать, но изо рта у него вырывались лишь нечленораздельные звуки. Левая сторона головы выглядела немного получше, но и она судорожно дергалась, а левый глаз был почти закрыт веком. Похоже, главный инженер испытывал жуткие муки.

– Морфий остался, Александр Григорьевич? – Дроздову казалось, что он оставил этого добра предостаточно.

– Кончился, – устало ответил Дитковский. – Все съели до единой капли, Андрей Викторович.

Кузнецов мигом открыл свою медицинскую сумку. Увидев это, Дитковский улыбнулся с видимым облегчением. Он тоже выглядел гораздо хуже, чем вчера. В нем и так-то душа еле в теле держалась, а он ведь еще и трудился восемь часов кряду. Даже наложил Зубринскому гипс на лодыжку.

Он попытался приподнять Филатова, Дроздов пришел ему на помощь, но тут доктор буровой опустился на пол, прислонившись к стене.

– Виноват, – проговорил он. Его обросшее щетиной лицо скривилось в подобии улыбки. – Мы не очень-то гостеприимны.

– Теперь все, доктор, можете положиться на нас, – тихо заметил Грубозабойщиков. – Всю необходимую помощь получите. Один вопрос: эти люди транспортабельны?

– Не знаю, – Дитковский сильно потер рукой налитые кровью глаза, покрытые копотью веки. – Некоторым за последнюю ночь стало хуже. Вот у этих двоих, по-моему, воспаление легких. Дома мы их поправили бы в считаные дни, а тут… Все из-за холода… Вся энергии уходит не на борьбу с увечьями, а на выработку тепла. Иначе организм дойдет до точки…

– Не стоит падать духом, – сказал Грубозабойщиков. – Нам потребуется полчаса, чтобы забрать всех на борт. Кого первого, Игорь Николаевич?

– Зубринского, доктора, Филатова и вот этого, – мгновенно сообщил Кузнецов.

– Кожевников, радист, – представился тот, на которого указал врач. – Мы уж и не надеялись, что вы вернетесь. – Он кое-как поднялся и встал, сильно пошатываясь. – Я сам.

– Не спорьте, – жестко бросил Грубозабойщиков. – Рукавишников, кончай со своим пойлом. Пойдешь с ними. Сколько времени тебе понадобится, чтобы провести сюда с лодки кабель, установить пару мощных обогревателей и освещение?

– Одному?

– Бери в помощь любого!

– За четверть часа управимся. Могу протянуть еще и телефон, Владимир Анатольевич.

– Это будет кстати. Кто там с носилками – когда будете возвращаться, прихватите одеяла, теплую одежду, горячую воду. Канистры с водой заверните в одеяла… Что еще, Кузнецов?

– Пока ничего, товарищ командир.

– Тогда все. Отправляйтесь!

Рукавишников вынул ложку из котелка, аппетитно облизал, одобрительно чмокнул и печально покачал головой.

– Эх, такое добро пропадет! – горестно произнес он, отправляясь за носильщиками.

Из людей, лежащих на полу, четверо бодрствовали – водитель вездехода Хитренко, кок Нечаев и двое бурильщиков братья-близнецы Харламовы. Они даже обгорели и обморозились почти одинаково, основные ожоги располагались на правой стороне лица. Остальные не то спали, не то находились в глубоком обмороке. Дроздов с Кузнецовым принялись их осматривать. Причем, конечно, корабельный врач осматривал их более внимательно, пользуясь градусником и стетоскопом.