— Хардкорный туризм, — заметил Данилюк, просматривая сделанные смартфоном фотки. — И что, каждый ацтек проходил вот такую полосу испытаний?

— Теперь один обол Перевозчику уже не кажется высокой ценой? — усмехнулся Валерий.

Добравшихся до цели духов в Миктлане тоже не ждали райские кущи. Их определяли в одну из девяти преисподних, где те страдали, мучились и вообще влачили жалкое существование.

Хотя не настолько уж жалкое на самом деле. Как и в других уголках Загробья, духи жили здесь достаточно сносно. Людям свойственно придумывать о том свете всякие ужасы, населять его демонами и чудовищами, но в то же время людям свойственно надеяться на лучшее. И вот из этой смеси страха и надежды и формировались загробные мирки — жуткие, кошмарные… но в целом пригодные для жизни.

И ацтеки в своих девяти преисподних продолжали растить кукурузу, есть индеек и плавать на чинампас. Эти плоты из тростника и дерева были здесь повсюду. Их привязывали к сваям, покрывали илом и разбивали на них сады и огороды. Под рукой всегда вода, прохладно, можно ловить рыбу. На своих чинампас ацтеки жарили мясо, пили шоколад, курили сигары и сочиняли стихи.

Хотя не так уж много было в Миктлане духов. Как и почти все виденные Данилюком загробные мирки, тот пребывал в запустении. У них у всех одна и та же проблема — слишком давно не было пополнения. Горстка неоязычников погоды не делает.

Впрочем, свежие духи Миктлана не были неоязычниками. Данилюк с удивлением узнал, что небольшой процент мексиканских индейцев по сей день поклоняется Кецалькоатлю и Тескатлипоке. Эти немногие верные продолжают поставлять свежих духов — тоненькую, почти иссякшую струйку, но все-таки.

За Миктланом последовал Уку Пача — территория инков. Глядя на своего рода ворота — двух змей, зачем-то кусающих радугу, — Данилюк спросил:

— А разве инки еще остались?

— Наверху — нет, — ответил Валерий. — А у нас тут кое-кто еще живет. Хотя… сейчас тут вообще никого нет.

И в самом деле, Уку Пача оказался практически пуст. Не как другие мирки — малолюдные, но все же обитаемые. Уку Пача был действительно пуст. Совершенно вымершие улицы — как утром первого января. Духи встречались крайне редко и в основном безличностные или беспамятные. Живые скелеты и нелепые типы с солнцем вместо головы.

Валерий сказал, что сюда они просто явились в неудачное время. Сегодня Айя Маркай Килья — инкский праздник поминания усопших. Инки считали, что в этот день духи покидают мир мертвых и навещают живых. И те действительно так делали — покидали Уку Пача и несколько часов тусовались на грандиозном карнавале.

В те времена останки умерших вытаскивали из могил, наряжали в лучшие одежды, украшали перьями и выставляли в людных местах. Потом укладывали на носилки и шествовали по улицам, сопровождая этот парад песнями и танцами. А перед тем, как положить трупы обратно в могилы, им ставили блюда с едой: знати золотые и серебряные, а простолюдинам обычные.

— Но, конечно, сейчас так уже никто не делает, — закончил Валерий. — Сейчас они просто выходят наверх, бродят денек по своим уака и возвращаются. Грустно быть духами исчезнувшего народа.

— Совсем исчезнувшего?

— Нет, конечно, потомки у инков есть. Те же кечуа. Но к империи Тауантинсуйю они имеют примерно такое же отношение, как нынешние итальянцы — к империи Рима.

Данилюк прошелся по площадке для игры в мяч. Что-то вроде баскетбола, только вместо корзин — каменные плиты с просверленными в центре дырками. Сам мяч лежал в центре — тяжелый, целиком из застывшей смолы.

Пыли на мяче не было. В мире духов она есть только там, где нужно. Там, где ее присутствие ожидаемо. Но Данилюку этот злосчастный мяч все равно показался каким-то запылившимся. Будто к нему уже сто лет никто не прикасался.

— Сыграем? — предложил он Валерию.

— Ну давай, — пожал плечами тот. — Только учти, что в этой игре мяч нельзя трогать ни руками, ни ступнями.

— В смысле? А чем можно?

— Бедрами. Или коленями.

— Э-э… — протянул Данилюк. — Э-э… это как?

— Ты меня не спрашивай, я простой римский гражданин. Но можем, если хочешь, попросить кого-нибудь показать.

Данилюк попробовал взять мяч коленями. Просто зажать его ими — штука нехитрая, но вот поднять с земли…

А потом ведь еще как-то нужно с ним бегать. А противнику — отнимать его у тебя. Все теми же бедрами и коленями, без участия рук и ступней.

— Странная игра, — быстро сдался Данилюк.

Он еще раз окинул взглядом пустые улицы, огромные каменные дома, увитые каменными же водопроводными трубами.

Загробный мир инков. Что он вообще тут делает?

— Все это такое старое… замшелое… — произнес он. — А тут вообще где-нибудь есть мои современники? Те, что в двадцатом веке жили… ну или в девятнадцатом хоть?

— Есть, конечно, — ничуть не удивился вопросу Валерий. — Пошли, покажу место, где много твоих соотечественников.

— Опять Навь?

— Нет, современных.

Чтобы достичь этого места, они уже в третий раз пересекли океан. Все прошло легко и быстро — гораздо легче и быстрее, чем раньше. Перемещения вообще очень ускорились, когда Данилюк наконец уяснил принцип.

Духи не могут расхаживать по водам загробного мира, как по обычной материальной воде. Погружаться надолго тоже не стоит — утонуть не утонешь, но ощущения неприятные. Ну и расстояние, конечно… представьте, сколько времени это займет.

Но астрал, даже плотный, нематериален. Чтобы попасть из точки А в точку Б, совсем не обязательно проходить весь отрезок между ними. Данилюк с Валерием просто сели в лодку и поплыли, представляя противоположный берег, думая о нем, ожидая увидеть… пока вдруг не оказалось, что до него всего пара кабельтовых. Океан каким-то образом сократился для них в тысячу раз.

Валерий снова привел своего «экскурсанта« на территорию Восточной Европы. Или Северной Азии. Туда, где располагалась Навь, а неподалеку, как оказалось — другой загробный мирок. Пространный, но не имеющий собственного имени. Местные называли его… никак они его не называли. Они в нем просто жили, не заморачиваясь подробностями.

И это действительно оказались соотечественники и современники Данилюка. Ну почти современники. Преобладали умершие в двадцатом веке, бывшие советские граждане. Данилюк даже потерялся, разглядывая такие знакомые хрущевки, грязные осенние улицы, привычно одетых прохожих. Как будто вернулся в мир живых.

Вот разве что автомобилей почти нет. Да и в целом это скорее середина двадцатого века, чем конец. Высоток не так уж много, мода немножко устаревшая, по улицам громыхают допотопного вида трамваи. Местами бочки с квасом, ларьки с мороженым и автоматы с газировкой.

И еще почему-то башмачное дерево. Но оно не слишком меняет общую картину.