– О чем спорят? В чем не соглашаются?

– Да мы с отцом не вмешиваемся – они молодые, современные. Не знаю я толком, но Вадик часто говорит, что Сашка неправильно живет…

На крыльце протопали быстрые шаги, и в комнату вошел Вадик.

– Мама, быстренько поесть, я убегаю… – Увидел меня и замер.

Неуверенной походкой направился ко мне, протянул руку.

– Здравствуй, Вадик… Вот, заглянул к вам, посоветоваться хотел…

Степанова вскочила, засуетилась:

– Сейчас, сынок, сейчас тебе яишенку сжарю. Сыр, кофе с молоком будешь? А ты, отец, вставай, иди переключи баллон с газом.

Они вышли из «зало». Я спросил спокойно и доброжелательно:

– Жизнь, как и у всех, в гоньбе и спешке?

– Да, ничего не поделаешь… Мне руководитель предложил очень интересную тему – поля Янга-Миллса… Здесь можно было бы применить алгебраическую геометрию… Очень перспективно! Только времени все не хватает…

– Вадик, я хочу задать тебе вопрос, на вид бессмысленный: куда ты так торопишься?

– Сейчас? Или вообще? – удивленно посмотрел на меня Вадик.

– Вообще. Ну… в жизни.

Он усмехнулся, и в улыбке его был тонкий налет снисходительности. И я понял, о чем они спорили с братом до того, как Сашка попал в тюрьму.

– Я думаю, что творческому человеку отпущено довольно мало времени. И кто опоздал в молодости, тому нечем заниматься в старости. Между прочим, князю Александру Невскому на Чудском озере было двадцать три. Великий математик Эварист Галуа вывел свои замечательные «ряды Галуа», когда ему было восемнадцать. А Лермонтов в двадцать шесть уже умер…

Мы помолчали, я слышал, как Степанова гремит сковородкой и чайником на кухне, тяжело тикали часы в углу «зало». Я спросил неожиданно:

– Ты своего брата любишь?

– Конечно! – поспешно сказал Вадик, и еле уловимая тень смущения промелькнула на его лице. – Он ведь мой брат.

– Да, он твой брат. И хорошо бы тебе почаще вспоминать об этом.

– А я и не забываю! – придушенно сказал Вадик, и лицо его привычно залилось румянцем.

– Я не верю тебе. И не верю, что ты проспал все события на автостоянке.

Глядя в сторону, Вадик пробормотал:

– Но… почему…

– Сейчас решается судьба твоего брата, – сказал я сухо. – Подумай об этом…

– Я вам показал на допросе все… – Голос его вдруг окреп, стал жестким. – Все, что необходимо и достаточно… Мама, ты дашь мне поесть наконец?!

Прямо из дома Степановых я поехал в тюрьму. Не знаю, как, почему, что сдвигает последний затвор на пути мысли, но вдруг на свет появляется истина, голенькая, слабая, неоформившаяся. Уже живая. Очевидная. И начинаешь дивиться собственной тупости: как же это раньше тебе не пришло в голову? Ведь это было прямо перед глазами, это было так понятно!

Александра Степанова привели в следственный кабинет, и я с трудом дождался, пока вышел конвойный. Сдерживая изо всех сил внутреннюю дрожь, я сказал:

– Все! Больше убеждать тебя в необходимости правды я не буду…

– Ну и слава Богу! Скорее в суд пойду… – Он закурил сигарету и спросил как бы равнодушно, но и не без ехидства: – А правда больше не нужна?

– От тебя не нужна. Я и сам наконец понял. Как говорят, лучше поздно…

– И что же вы поняли? – с прорвавшимся волнением сказал он.

– Все. Или почти все. Мне теща все объяснила…

– Теща? – поднял брови Степанов.

– Ну да. Когда мой пацан был поменьше, она ему сказку рассказывала. Притчу. Вышла козочка хозяйская на лужок перед домом и съела молодую траву. Хозяйская собака увидела потраву, стало ей это обидно, загрызла глупую козу. Палка хозяина рассердилась, что собака испортила добро, бросилась на собаку и убила ее. Огонь в очаге пришел еще в большую ярость – полыхнул и сжег палку. Вода в лохани решила наказать огонь за горячность, плеснула – загасила очаг. Явился бык и в гневе на воду выпил ее всю… Как, интересная сказочка?

– Пока еще трудно сказать…

– Тогда слушай дальше. Пришел сосед хозяина, возмутился и зарезал быка. Ангел смерти в ярости поразил соседа за самоуправство молнией. И явились они все к Богу. А тот всех наказал и объяснил: «Каждый из вас был прав в своем суде, да только никто вам права судить не давал…» Тебе понятно?

– Не совсем… Я-то кого судил? Винокурова? Карманова?

– Нет, Степанов, ты закон судил. Ты ни мне, ни закону не доверял, ты нас решил под свое разумение подмять. Ты в трудную минуту поверил не в людскую справедливость, не в мудрость закона, не моему сердцу – ты свою особую правду выдумал, вот и пришлось подпевать жуликам, которых сам ненавидишь и презираешь! Поэтому и оказался тот самый счастливый случай, о котором ты говорил, на их стороне… И теперь они потерпевшие, а ты в тюрьме…

– Я не поэтому в тюрьме, – глухо сказал Степанов.

– Да знаю я уже, почему ты здесь… – махнул я на него рукой. – Я ведь тоже кое-что в жизни повидал. Были случаи: сидит бандит-рецидивист, трогательно раскаивается в совершенной им кражонке или мелком грабеже. Так обложит себя доказательствами – иголку не просунешь. А где-то там, глубоко, на самом дне висит на нем убийство или разбой…

– Мое преступление на поверхности было, прятать нечего, – сказал он упрямо.

– Вот именно! – усмехнулся я. – Из-за этого я и не мог сообразить так долго, что к чему. Пока с тобой лучше не познакомился и не задал сам себе вопрос: почему он так в тюрьму рвется? Что для него тюрьмы страшнее?..

– Теперь поняли? – дрогнувшим голосом спросил Степанов.

– Понял! – твердо ответил я. – И разбираться с вами буду круто…

* * *

По городу поехал с утра продуктовый фургон-«люкс». Заехал в ворота с надписью «Санаторий «Родник», потом в кафе «Ландыш», оттуда в детский сад МПС и рядом, в фирменный магазин «Мясо», затем не спеша покатил в сторону Загородного шоссе, проехал самодельные щиты «Шашлычная – 5 км», «Шашлычная – 1 км», вкатил на автостоянку с шашлычной, развернулся, подал задом к мангалу, у которого уже хлопотал Ахмет. Грузовик остановился, из кабины выпрыгнул Плахотин, они поговорили с Ахметом, потом шофер открыл тяжелые створки кузова, забрался в фургон и начал сбрасывать на руки Ахмету и его подмастерью бараньи туши.

Выгрузка заняла пару минут. Плахотин выскочил из кузова, помог оттащить шашлычникам мясо, пожал руку Ахмету и направился в кабину своего фургона.

А в кабине уже сидел я и покручивал на пальце оставленные им в замке зажигания ключи. Рассеянность понятная, легкообъяснимая – волновался парень, сильно торопился. Самое опасное – три минуты перегрузки уже украденного мяса.