Одна из ее статей, написанная в соавторстве с Томом, неожиданно укрепила некоторых биологов в мысли, что в море живут микробы, которые сознательно не размножаются больше определенного предела. Они ждут изменения условий, чтобы расплодиться. Ей казалось, что это очень важная идея, меняющая представление о том, что вообще значит продолжительность жизни. Микробы ждут миллионы лет, придерживаясь совсем другого ритма, чем все остальные. Что это за ритм?

«Пуркуа па?» нырнул вниз, и иллюминаторы облило водой. Когда он снова поднялся на волну, она увидела, как блестит стекло.

Спустился туман, и она запела себе под нос:

Австралия – рай наяву.

Я здесь родился и живу.

Мечтаешь об одном в тоске —

Об австралийском кабаке.

Эту шанти любил петь ее отец. Если мир забудет морские песни, забудет море, еще сложнее будет говорить о том, что спрятано под волнами.

Они прошли туман, и Ян-Майен появился, как фотография, снятая самым лучшим фотоаппаратом. Тонкие линии пляжей, синие и серые тона авгита и пироксена. Вулкан походил на гору Фудзи, разве что казался чуть более призрачным. Он кашлял пеплом, а пламя внутри него бросало багровые отсветы на облака. Железная руда на склонах, снежные поля и клочья тумана над кратером, ведущим куда-то прямо в ад. Глядя на него, представляя, как он погружается в воду и дрожит, истекая гноем магмы, она поняла, что имел в виду святой Брендан, увидевший вулкан во время своего невероятного плавания, случившегося в шестом веке: это дорога в ад, врата в геенну, куда попадут заблудшие души.

Она вытащила из сумки блокнот и фломастер и начала письмо Джеймсу. Ей нравилось ему писать. Мысли походили на почерневшие айсберги и носили слишком глобальный характер. Но, чем больше она работала, тем меньше отчаяния испытывала. Работа вызывала в ней почти религиозный экстаз. Это была не покорность судьбе, а буддистское смирение и чувство ответственности перед собой. Перед Дэнни Флиндерс. Собственная хрупкость и хрупкость всего человечества заставляли ее понять, как она дорожит своим избранником. Жить полной жизнью, получать и отдавать было ее священным долгом. Она представляла его где-то в Африке, и в ней поднималась нежность. Она писала ему самое интимное – и множество мелких подробностей, которые так быстро забываются. Она простудилась. Ей удалось получить одиночную каюту. Том в ужасе и печали, потому что пропускает рок-фестиваль, а трансляция не работает. Птицы загадили ей спальный мешок. Ей очень нравилось писать на бумаге в таком месте и в таком настроении. В этом было что-то надежное.

Все цвета здесь бледнели. Было очень холодно, дыхание вырывалось из ноздрей па́ром. Под палубой заводили героические дружбы, в кормовом ангаре готовили «Нотиль» к завтрашнему погружению, но ей хотелось еще посидеть наверху, закутавшись и глядя на волны, буревестников и гаг.

* * *

Развитие современного мира – это развитие вычислительных мощностей. Недавно компьютер в Лос-Аламосской национальной лаборатории в Нью-Мехико достиг мощности в петафлоп. Тысяча триллионов вычислений в секунду. Как вообразить такую скорость? Если каждому человеку в мире дадут по калькулятору и заставят складывать числа по шесть часов в день, до двадцать четвертого века они как раз справятся с вычислениями, которые этот компьютер сделает за день.

Следующим шагом будет эксафлоп: квинтильон вычислений в секунду. Потом цетрафлоп, йоттафлоп и йерафлоп. Цель – всего-навсего замедлить время и обрести власть над ним. Конечно, такой компьютер потребляет больше электричества, чем энергосистема среднего африканского города. Ну и найти задачу ему под стать довольно сложно.

* * *

Песок вокруг лагеря был усыпан колючками. Там были длинные шипы акации и кругляшки, утыканные иглами, как глубоководная бомба. Даже в шлепанцах ноги кололо при каждом шаге.

Один из бони положил на землю британскую винтовку Энфилда и советский автомат ППШ, несколько патронов и пару полосок сушеного мяса. Бони подозвал одну из своих дочерей. Она не могла есть. Животик у нее вздулся, а ноги ниже колен были покрыты язвами. Но, когда бони попросил о помощи, Саиф избил его палкой и прекратил только сломав ногу. Странно: Саиф хотел увидеть джинна, но не мог посмотреть в глаза бони.

– Вы не мусульмане, – сказал он. – Вы поклоняетесь деревьям и едите свинину. Убирайтесь с нашего острова!

Лица бони были бесстрастны. В них не было ни гнева, ни страха, ни горечи – только рабское смирение. Они быстро ушли, забрав с собой раненого охотника и пожитки: луки со стрелами, копья, горшки и циновки из пальмовых листьев. Одна женщина привязала на спину ворох одежды, вторая, помоложе, тащила детей. Джихадисты дали им керосина и сахара. Джеймс попробовал заступиться за бони и получил удар в лицо.

Может быть, дело было в том, что он видел их жестокость, или в том, что он слишком пристально глядел на винного цвета родимое пятно на лбу одного из пакистанцев, когда тот в молитве бил лбом о землю. А может, они просто не знали морали. Лгут те, кто говорит, что джихадисты самодостаточны и нуждаются только в коврике для молитвы. Они возлагали большие надежды на этот лагерь, где до них жило столько мучеников. Они ждали большего. Мальчики из Могадишо были ужасно одиноки. Им показывали документальные фильмы о британской армии – и они убедили себя, что у воинов Аллаха есть все то же самое. А вместо душевой и столовой были только полуразвалившиеся хижины с провалившимися крышами и хлюпающие тропинки между разросшимися кустами.

В центре лагеря рос баобаб, который давал тень и защищал от дождя. Джеймсу приказали самому построить себе шалаш. Он воткнул в песок мангровые корни и натянул москитную сетку. Сделал крышу из пальмовых листьев и выкопал яму в песке. Его привязали к дереву, но длины веревки хватало, чтобы он мог свободно передвигаться и видеть, кто приходит в лагерь и уходит из него.

Первые несколько дней они латали хижины, прорубали проходы в кустарнике, собирали дрова и копали отхожие ямы. Было тяжело. Главную хижину они обложили мешками из-под гуманитарной помощи, наполненными мокрым песком. На каждом мешке красовались звезды и полосы и темнели слова «Дар народа Соединенных Штатов».

Один боевик упал в капкан, выкопанный бони, сломал бедро, и его отослали обратно в Камбони. Везде роились мухи и ползали скорпионы. Люди спали под открытым небом, на пластиковых листах, прикрывшись москитными сетками. Еды не хватало. Маисовой муки, рыбы и крабов было полно, а вот спагетти выдавали по норме.

Они прикололи к стене портрет Усамы бен Ладена. Их грела мысль, что он до сих пор в бегах. Постепенно бен Ладен становился мифическим героем. Они играли на ноутбуке в разные игры – в одной из них нужно было сражаться с христианами на Святой земле в шестом веке. Тренировались бросать реактивные гранаты. Дрались на ножах. Мобильные телефоны здесь не брали сигнал, для связи с миром служила моторка.

Шли дни. Недели. Вокруг лагеря обосновались бабуины. У самок были красные задницы (а у самцов толстотелых обезьян – синие яйца). Он наблюдал за бабуинами, которые бродили вокруг и ссорились из-за фруктов. Научился отличать одного от другого. Дал им имена в честь своих похитителей. Бабуины – собаколюди. Писают как собаки, но имеют человеческие лица.