Командование флотилии почувствовало настроение экипажа и довольно быстро скромно удалилось. Некоторые из наших офицеров вскоре последовали за ними. Для всех нас, остальных, однако, это была длинная ночь пьянства. Ко времени наступления полуночи несколько ребят уже были в отключке, храпя как паровозы. Они лежали головами на столе, уткнувшись лицами в стоявшие перед ними тарелки. Другие еще держались и пытались петь, но издавали только неразборчивые звуки.

Именно в этот момент мы решили, находясь в состоянии пьянящей справедливости, что наступило время выполнить давно задуманный план мести двум унтер-офицерам, которые заставляли нас заниматься строевой подготовкой на борту U-505. В ходе вечерних торжеств мы заметили несколько больших бочек с водой и несколько больших джутовых мешков, заполненных песком, хранившихся на втором этаже рядом с ванной комнатой. Вода и песок были напасены как материал для тушения пожара, если здание загорится во время бомбардировки. Мы освободили от песка пару мешков, а затем спрятали в углу душевой. Теперь оставалось только ждать, когда два унтер-офицера последуют зову природы.

Нам пришлось подождать несколько минут, когда мы услышали, как один из этих унтер-офицеров поднимается на лестнице на второй этаж. Мы разработали особую систему секретных свистков, которыми наши оставшиеся внизу друзья должны были проинформировать нас о приближении унтер-офицеров, но система эта оказалась ненужной, поскольку эти двое унтер-офицеров были самыми громогласными говорунами во всем экипаже.

Первый унтер-офицер завернул за угол, и мы набросились на него. Несколько человек держали его руки и ноги, другие натянули мешок на его тело и связали ноги на уровне колен веревкой. Он брыкался, как дикое животное, но веревка надежно удерживала его в мешке. Чья-то рука надежно закрывала его рот, да и из-за шума в банкетном зале никто не слышал его полусердитых-полуиспуганных криков о помощи.

Спустя несколько минут второй унтер-офицер стал подниматься по лестнице и попал в такой же переплет. Мы подняли наших пленников и опустили их, ногами вперед, в бочки с водой. Боже мой, как же они проклинали нас, когда очутились в этой мерзкой холодной воде! Мы оставили их там и побежали, радуясь, как школьники, и хохоча во все горло, обратно в наши казармы.

Унтер-офицеры простояли в воде примерно полчаса, пока дежурный по казарме офицер не обнаружил и не освободил их. Когда мы услышали, что дежурный по казарме и два унтер-офицера подходят к нашей комнате, мы все были уже в койках и делали вид, что крепко спим. Дежурный офицер, со своей стороны, похоже, втайне наслаждался сложившейся ситуацией.

Пару мгновений спустя дверь нашей комнаты в казарме распахнулась и луч фонарика пробежался по нашим койкам, не пропуская ни одной. Все, что можно было увидеть в его свете, – это полная комната сущих ангелов, безмятежно наслаждающихся сном. Дежурный по казарме офицер слегка усмехнулся, оценив наше представление, а затем сердито повернулся к двум протестующим унтер-офицерам:

– Послушайте, вы двое. Сейчас же ступайте в свои комнаты, и совершенно бесшумно, чтобы не разбудить спящий экипаж! Вам ясно?

Унтер-офицеры вытянулись по стойке «смирно» и щелкнули каблуками.

– Так точно, герр обер-лейтенант! – произнесли они в унисон.

Когда все трое были на середине пути, они могли услышать наш смех и крики восторга, касающиеся понимания дежурного офицера.

Очень рано утром мы услышали свисток, который издавал человек, ходивший вдоль казарм. Это был молодой помощник гарнизонного боцмана, который ходил от комнаты к комнате, пытаясь разбудить наши экипажи. Когда он открыл нашу дверь, на него обрушился поток ботинок, подушек, касок и проклятий. Не выдержав этого, он молнией отправился за подкреплением.

Разумеется, мы прекрасно себе представляли, кого он может привести с собой, поэтому, несмотря на трещащие головы и привередливые желудки, мы спрыгнули из коек и постарались привести себя в порядок холодным душем. К тому времени, когда помощник боцмана вернулся со своим шефом, мы были уже одеты и готовы к утренней поверке.

После завтрака мы все собрались, чтобы получить дальнейшие указания. Чех поставил нас в известность, что, как обычно, половина экипажа отправляется домой на побывку. Остальная половина будет продолжать строевые занятия, «чтобы у вас спина не обросла мхом», как он выразился. Сегодня, однако, мы все отправлялись на U-505, чтобы помочь кораблестроительным рабочим разобраться с полученными повреждениями. О предыдущей выходке накануне ночью с двумя унтер-офицерами ничего не было упомянуто. Интересно, что наша маленькая шутка сработала, поскольку с этого времени эти двое унтер-офицеров стали гораздо дружественнее относиться к нам, обычным членам экипажа.

Перед тем как отправиться на U-505, мы увидели унтер-офицера, который был ранен во время атаки Силлкока, – его доставляли в госпиталь. Бедный парень по-прежнему был глух и ничего не соображал. Больше нам не довелось его увидеть. Чех даже не сказал ему ни слова благодарности и не попрощался с ним, несмотря на его состояние. Мы же пожелали парню снова попасть под командование его прежнего командира, хотя знали, что это всего лишь мечты.

После того как нам позволили разойтись, парочка ребят из центрального поста управления и я с ними взяли баркас и направились к бункерам субмарины. Наша лодка по-прежнему стояла в «мокром» доке, окруженная несколькими барками, на которые из нее выгружали припасы и снаряжение. На борту был старший инженер флотилии, он только качал головой, не в состоянии поверить, что наша старая U-505 смогла выдержать подобное повреждение. Другие работники кораблестроительного завода лазили по палубам, отмечая подробные детали повреждений. Их окончательный доклад подтверждал, что получившая чрезвычайно тяжелое повреждение U-505 смогла добраться до базы своими силами. Этот рекорд продержался до конца войны. Когда доклад, описывающий повреждения лодки, попал к Дёницу, Большой Лев написал личное благодарственное письмо всему экипажу лодки.

Позднее мы узнали о том, что специальная запись была сделана в судовом журнале о действиях Чеха во время похода. Неужели в штабе подводного флота не знали о его готовности покинуть лодку? Или о его оскорбительном, унижающем членов экипажа поведении как командира? Или о его безответственной угрозе, которой он подвергал еле держащуюся на поверхности воды лодку – все из-за его маниакального желания потопить еще один вражеский пароход перед возвращением на базу? Мы посчитали, что в штабе либо просто не знали всех обстоятельств, либо сделали эту запись, чтобы повысить моральный дух Чеха. Во всяком случае, мы только качали головой, когда читали эту запись.

Тем временем, возвращаясь к U-505, мы просто стояли на верхней палубе нашей лодки, ошарашенные шумом деятельности, происходящей вокруг нас. Откуда-то появился граммофон, игравший военные песни и марши. Шумная толпа, подогреваемая военной музыкой, создавала какое-то впечатление карнавальной атмосферы, выглядящей довольно сюрреалистически для нас.

Мы еще толком не отошли от празднества накануне ночью, к тому же нам не хотелось сразу же приступать к своим обязанностям, поэтому мы решили дождаться того момента, когда осмотр повреждений будет закончен. Мой друг и я взяли инструменты и спрятались под пайолами трюма. На дно трюма мы постелили по нескольку мешков, которые захватили с собой, и устроили уютное гнездышко среди трубопроводов и клапанов. Каждые несколько минут или около того один из нас стучал гаечным ключом по трубе и громко ругался, создавая впечатление, что мы работаем изо всех сил. Запах в нашем маленьком темном укрытии стоял отнюдь не благоухающий, но подремать там было именно то, в чем мы нуждались.