Она с трудом перебросила ногу через край сруба и вдруг застонала и свалилась прямо в черную, дышащую холодом пасть колодца.

Помянув ледяных демонов Преисподней, Кир бросился за ней.

Когда серый рассвет несмело заглянул в забранное решетками окно, проделанное на одном уровне с брусчаткой внутреннего двора, Антоло почувствовал, что сходит с ума от боли. Все его невзгоды и лишения – сломанная в детстве ключица, колотая рана предплечья в студенческие годы, гудящие от усталости мышцы во время забегов под командованием сержанта Дыкала, ушибы и синяки, полученные от крестьян в лесной тельбийской деревушке, – казались милыми забавами, невинными играми, подобно схваткам на деревянных мечах. Теперь же пришло время испытать настоящую боль.

Нет, его не жгли огнем, не вырывали ногти и не поднимали на дыбу, хотя Джакомо-Череп, нет-нет да и потирающий украдкой промежность, щедро обещал все эти забавы, а к ним еще «каматийского ослика» и «давилку» для головы. Несколько зуботычин, полученных во время допроса, не в счет. Появившийся надменный и высокомерный барон Фальм приказал устроить пойманному шпиону «аиста».

Почему шпиону? Да потому, что Лейна, совершенно ошалевшая от испуга, выложила все еще до того, как бесчувственного студента, оглушенного бритоголовым наемником, оттащили в пыточную. В нее вообще словно демон вселился. Кричала, что она не виновата, что ее заставили. Вспомнила и Черного Шипа, и свою «пришибленную», как она сказала, сестренку Торку, связавшуюся с врагами Медрена и Тельбии. Сказала, мол, белобрысый подлец (не сразу Антоло понял, что речь идет о нем) проник в особняк его светлости с гнусной целью. Когда ее спросили, с какой именно, сразу и не нашлась, что ответить, но потом снова затарахтела без умолку: выведать главный военный секрет Медрена и выдать имперским завоевателям, убить его светлость, убить господина барона, убить капитана т’Вергела дель Таррано, убить господина Джакомо, убить наследника, его светлость, молодого хозяина Халльберна…

Антоло даже поразился, какой он страшный человек, оказывается. Ночной кошмар, хуже брухи. Хладнокровный убийца, руки по локоть в крови.

Вот чем-чем, а хладнокровием Антоло не мог похвастаться. Он отчаянно трусил. Неужели жизнь была чересчур снисходительна к молодому табальцу? Нет. Двадцать два года, а он уже и в тюрьме побывал, и в армии. Дезертировал, записался в наемники, штурмовал замок местного ландграфа, вызвался идти лазутчиком в осажденный город… Его били нещадно, от души, от всего сердца, стараясь зацепить побольнее. И он бил. Бил, поскольку не привык оставаться в долгу. Бил, не задумываясь о последствиях. Хотя, кажется, не убил никого.

И все же боль Антоло знал и терпеть умел. Так чего же боялся сейчас?

Скорее всего, того, что полностью находился во власти врагов, и надежды на помощь не было. Они могли его убивать медленно или убивать быстро, калечить… Могли просто глумиться. Уж способов, как унизить человека до такой степени, что сам захочет умереть, человечество выдумало предостаточно. И если Джакомо-Череп казался при всей своей грубости и показной жестокости все же простым и понятным, как может быть понятен охочий до мяса дикий кот, то, заглянув в глаза барона Фальма, Антоло ужаснулся. Он понял, что именно пыталась втолковать ему Лейна. Во взгляде барона не читалась душа. Только холод и пустота. Даже не глаза зверя. В одной из книг студент читал об опытах айшасианского ученого, пытавшегося оживить каменную статую. Вот если бы ему удалось достичь успеха, глаза каменного истукана должны были бы, по мнению табальца, выглядеть именно так.

Холодный пот побежал между лопатками Антоло, когда цепкие пальцы господина барона запрокинули ему голову, вцепившись в волосы.

– А еще он про наследника Халльберна выспрашивал! – не замедлила подбавить масла в огонь Лейна.

Вот дура девка! Думает, что выгораживает себя, выкладывая всю правду. Нет, ты же себя еще больше топишь. Помогала страшному врагу Медрена? Помогала. Не прибежала, не выдала кому-то из охраны, да хоть и своему жениху-сержанту? Нет. Значит, пособничала врагу. А это по закону военного времени в любой стране карается поспешно и неотвратимо. И уж тем более в Медрене, так восторженно защищающем своего владыку. Да это счастье будет, если ландграф прикажет просто повесить ее или отрубить голову. Ведь может собрать толпу на площади и объявить: «Так, мол, и так, дорогие мои верноподданные. Перед вами предательница, помогавшая злобным имперцам, жаждущим под стенами города вашей крови, вашего серебра, ваших женщин…» Воодушевленная речью толпа любого на кусочки порвет. Уж что такое гнев толпы, Антоло знал не понаслышке. Сколько времени прошло, а до сих пор ребра побаливали!

Для себя же парень решил – отвечать на вопросы не будет.

Врать и выгораживать себя – глупо. Тот, кто считает врагов легковерными простачками, дурак втройне. Это в сказках герою удается обвести вокруг пальца злобных чародеев и королей, а жизнь гораздо сложнее. Она ведет жесткий отбор. Доверчивые и недалекие правителями не становятся.

Правду говорить тем более бессмысленно. Кто он такой, и так понятно, а подробности никого не волнуют. Конец известен хоть так, хоть этак. Тем более выдавать соратников как-то, мягко говоря, нехорошо. Даже если из-за этого соратника загремел сперва в тюрьму, а потом в армию. Даже если соратник спит и видит, как бы ловчее вцепиться тебе в горло. Даже если, узнав о твоей смерти, он зажжет жертвенный огонь в храме и возблагодарит Триединого за ниспосланное ему удовлетворение. Пускай. Зато никто не обвинит его, Антоло из Да-Вильи, в предательстве.

Как говорил Желтый Гром, вольный кентавр из Великой Степи? «Я не жалею, что Антоло из Табалы встретился на моем пути. Это честь – иметь такого друга…» Что ж, ему не будет стыдно за эти слова! А бывшему гвардейцу Кирсьену и Цветочку-Торке не придется жалеть, что они отправились в Медрен с ним вместе. Хотя… Где они сейчас? Ведь Лейна выдала всех сразу и не задумалась, что же делает. Ведь ее семья пострадает от гнева ландграфа в первую очередь. Мать, отец, сестры… Подумала она об этом? Ох, вряд ли… Не об этом думала, а как бы себя выгородить, спастись любой ценой… Ну не уподобляться же ему перепуганной девчонке?

Поэтому Антоло гордо молчал. Точнее, это он надеялся, что гордо, а как оно выходило на самом деле, не знал. Может, со стороны он выглядел перепуганным, забитым, потерявшим дар речи от ужаса? Кто знает?

Фальм, нехорошо кривясь, задрал голову табальца и заглянул ему в глаза.

Во имя Триединого! Лучше с голодной брухой встретиться.

– Северянин, – процедил барон сквозь зубы.

– Он из банды Кулака, – в который уже раз пояснил Джакомо. – Я его помню.

– Неужели и вправду его светлость так нужен генералу дель Овиллу? – Барон потер переносицу.

Череп и окружающие его наемники выразили красноречивое недоумение – пожимали плечами, переглядывались, делали круглые глаза, словно сборище плохих актеров. Из помощников бритоголового при допросе присутствовали двое: один седоватый с крысиной мордочкой, одетый почему-то в мокрый бригантин, а второй невысокий, плешивый, с родимым пятном на правой скуле.