И все же главным событием этого лета было объяснение Льва Николаевича и Сони.

Вернувшись с кумысного курорта, Толстой нарвался в Ясной Поляне на обыск. Правда, вскоре после этого государь император прислал ему свои личные извинения, однако нервов Льву Николаевичу потрепали немало. Он чаще бывал с Соней, и все недоумевали, припоминая зимние слухи о том, что Толстой ухаживает за Лизой.

Как-то раз собрались гости. Таню просили петь, а петь ей не хотелось. Она убежала в гостиную и спряталась под рояль. И через минуту в комнату вошли Соня и Толстой и уселись за ломберный стол.

— Пойдемте в залу, — сказала Соня. — Нас будут искать.

— Нет, подождите, здесь так хорошо.

Толстой что-то чертил мелком по столу.

— Софья Андреевна, вы можете прочесть, что я напишу вам, но только начальными буквами? — сказал он волнуясь.

— Могу, — решительно сказала Соня, глядя ему прямо в глаза.

И тут Таня стала свидетельницей переписки, которая затем стала всем известна по роману «Анна Каренина».

Лев Николаевич писал: «в.м. и п.с. с…» и т. д.

Соня по какому-то вдохновению читала: «Ваша молодость и потребность счастья слишком живо напоминают мне… мою старость и невозможность счастья». Некоторые слова Лев Николаевич подсказывал ей. «В вашей семье существует ложный взгляд… на меня и вашу сестру Лизу… Защитите меня вы с Танечкой».

Когда наутро Соня рассказала Тане об этой переписке, та призналась, что подслушивала и подсматривала.

Да, ложный взгляд надо было объяснить, но это было совсем не просто.

Тане удалось поговорить с матерью, ну а спустя несколько дней Соня получила письмо от Толстого с объяснением в любви и предложением руки и сердца. Вслед за письмом явился сам Толстой и сидел в дальней комнате, забившись в угол, вне себя от страха перед ее решением. Прочитав письмо, Соня пошла к нему и сказала:

— Разумеется, да!

Очень опасались, что отец будет злиться. Да он и впрямь сердился, обижался за Лизу, говорил, что негоже младшую дочь прежде старшей замуж выдавать. Однако у Лизы хватило сил скрепиться, она высказала подлинное душевное благородство и заявила, что против судьбы не пойдешь, а она сестре желает только счастья. Так была решена свадьба.

Накануне собрались у Берсов друзья жениха, его родня. Приехал и Сергей Николаевич Толстой, его брат. Долго ужинали, потом пели, музицировали, болтали… Таня от усталости задремала на диване. Открыла глаза — перед ней, улыбаясь, стояли Соня, Лев Николаевич и его брат.

Таня очень мучилась потом, что уснула при всех, и донимала сестру:

— Соня, что, рот был открыт?

— Открыт, открыт!

— Ну как ты не разбудила меня?!

— Я хотела тебя разбудить, но Сергей Николаевич сказал: оставьте. И потом сказал графу: Левочка, подожди жениться, мы женимся с тобой в один и тот же день, на двух сестрах.

— Ты глупости говоришь, Соня! — отмахнулась Татьяна.

Ну да, тогда ей это казалось сущими глупостями…

После свадьбы молодые уехали в Ясную Поляну. Соня писала сестре: «Мы очень хорошо живем. Он все уверяет, что никогда в Москве не мог меня и в четверть так любить, как здесь. Отчего это, Татьяна? И вправду, как любит, ужас…» А в другом письме сестра делилась: «Девы, скажу вам по секрету, прошу не говорить: Левочка, быть может, нас опишет, когда ему будет 50. Цыц, девы!»

Так долго ждать не пришлось. И заставила Льва Николаевича поспешить с этим описанием не кто иной, как Татьяна, юная жизнь которой была полна захватывающих сердечных приключений.

Видя, что младшая дочь заскучала в Москве без любимой сестры и подруги, Андрей Евстафьевич Берс взял ее в Петербург. Для начала матушка прочла Тане целый ворох нотаций: «Если ты будешь вести себя, как дома, бегать, скакать, визжать и отвечать по-русски, когда с тобой говорят по-французски, то, конечно, тебя не похвалят. Ты должна быть очень осторожна. С Кузминским веди себя как следует…»

Однако заботливая маменька не предусмотрела главного: что Таня в Петербурге совершенно потеряет голову при виде красавца Анатоля Шостака.

Он смотрел на нее совершенно не так, как другие мужчины. Под этим взглядом она чувствовала себя взрослой и… слишком легко одетой. А может быть, даже и вовсе раздетой. И глупой, очень глупой, бессловесной, испуганной… Словом, это было очень волнующее смешение чувств. А его комплименты!

«Вы прелестны с вашей строгой откровенностью!» — говорил он, а Таня слышала только одно: «Вы прелестны!»

«Вы прелестны сегодня, эта прическа так идет вам!»

«Вы прелестны… вы прелестны…»

«Не уходите, дайте мне хотя бы несколько минут любоваться вами!»

«Любоваться вами…»

Анатоль касался ее рук, а когда укутывал в теплую накидку, то и обнаженных плеч. Таня чувствовала его руки и совершенно не понимала, что с нею происходит.

Кузминский насторожился. Он был взрослее, опытнее, он многое замечал, даже то, что было скрыто от Тани. И боялся за судьбу их любви.

Анатоль и не думал скрывать свое увлечение. Даже его матушка, графиня Шостак, как-то сказала Тане:

— Мой сын увлечен тобою и хочет следовать за тобою в Ясную.

— Я уверена, что Лев Николаевич и Соня будут очень рады познакомиться с вашим сыном, — старательно ответила по-французски растерянная Таня.

И, между прочим, Анатоль и в самом деле примчался в Ясную Поляну! Кузминский тоже был там. Что за комиссия, создатель!..

Неловкость испытывали все. Лев Николаевич, принужденный изображать радушного хозяина, сердито шипел:

— Таня, ты что это в большую играешь?!

А она ничего не могла с собой поделать. Ухаживание Анатоля, как и ее увлечение им, стало всем заметно. Таня, впрочем, никогда не умела скрывать своих чувств. Да и не старалась. Она шла в сад, потому что знала — он пойдет за ней. Когда ей подавали оседланную лошадь, Таня знала, что именно его сильная рука подсадит ее в седло. Она слушала его льстивые любовные речи, она верила им, и ей казалось, что только он один, этот блестящий, умный, красивый человек, оценил и понял ее. К тому же ему-то уж точно очень нравилось, что Таня «играла в большую»!

Кузминский замкнулся совершенно. Таня плакала, но не сделала ничего, чтобы наладить с ним отношения. Анатоль покорил ее окончательно.

«Почему он так завладел мной? — писала она в своем дневнике. — Когда я с ним, мне и хорошо, и страшно. Я боюсь его и не имею сил уйти от него. Он мне ближе всех! Господи, помилуй и спаси меня!»

А спасать, кажется, было от чего…

Как-то раз на верховой прогулке они остались одни в лесу. У лошади Татьяны, Белогубки, ослабела подпруга. Анатолий снял Таню с седла — и уже не выпускал из объятий: