Дежурная уходит, и я рассматриваю конверт. Нет, я не боюсь. Я просто устал, как старая лошадь. Масса дел и не знаешь, за какое схватиться… Жизнь, в общем. А внутри конверта нет ничего необычного. Наверное, только записка. Что-то вроде, «заезжала днем к подруге и не стала вас ждать». А потом простые вопросы «Как вы?..» или «Не болеете?..» на который я смогу дать ответ только самому себе.

Продолжая рассматривать конверт, я отхожу к окну. Я думаю о том, что в жизни и так полно мелочей, на которые не стоит обращать внимания. Что мне может написать Лена?.. Ни-че-го!.. Потому что ни она не я не в силах ничего исправить. И потому что прошлое – только фотография с той лишь разницей, что это фото невозможно сжечь или порвать. А еще встретиться со многими из тех людей, которые на ней изображены.

Вот фотография первая – пляж. Разве я в силах вернуть к жизни Сашку, а Лена справиться со своей ревностью? Все запечатлено и зафиксировано. Что можно изменить?.. Я не могу отменить ночную грозу, которая выгнала нас из города или утащить Сашку в реку, чтобы он не глазел на наивную и юную – настоящую! – «Наташу Ростову». А что может изменить Лена? Возможно, она и смогла бы что-то, но для этого ей нужно снова встретиться с «Наташей», чтобы вернуть ей лицо. А разве такое возможно? Разве можно снова встретиться с той, которую случайно видела на пляже много-много лет назад?

Вот фотография вторая – кафе. Я не должен был говорить Лене о смерти Сашки?.. Почему? И что это изменило бы в ее жизни?.. Я допускаю мысль, что тогда она не вернулась бы в Россию, потому что не существовало той болезненной зацепки в душе, которая заставила ее стараться понять, что же произошло там, на пляже. Но что, в сущности, произошло?.. А почти ничего. Точнее, почти ничего.

Фотография третья – территория храма пять лет назад – не такое уж далекое прошлое. Но именно тогда мы оба, я и Лена, поняли, что прошлое невозможно изменить. И не только потому, что в одну реку нельзя войти дважды, а еще и потому, что на той стороне реки тебя уже никто не ждет.

Я рывком разрываю конверт. В нем нет записки, а только… фотография! На ней изображен юнец примерно двадцати лет в форме курсанта российского военного училища. У него чуть удлиненное лицо и тонкие усики, которые совсем не портят его. Товарищи наверняка прозвали его «Французом». Рядом с курсантом девушка в платье невесты. У нее широко распахнутые, чуть испуганные глаза и, возможно она больше чем нужно склоняет голову к плечу юнца. «Наташа»!.. Меня вдруг тянет в улыбку, Боже, Боже мой, но эта девушка настолько похожа на ту самую «Наташу Ростову», что если бы мне сказали, что это она и есть, я бы легко согласился. У «Наташи» длинная шея, маленькие, чуть припухшие губы и главное – главное! – глаза: удивительно светлые, чистые и бездонные.

Я переворачиваю фото. Сзади две коротки строчки: «Морис Жанович Бертье с супругой Наталией Сергеевной Росниной». И вторая строчка: «Ты все понял, страж?»

Я – понял. Лена нашла «Наташу Ростову». И теперь Лена – свободна. Человек – не подделка и когда с ним рядом с ним вдруг появляется другой человек, с которого он когда-то, может быть и помимо своей воли, нарисовал копию, эта копия теряет всякий смысл.

Я тихо смеюсь… Ай, да Лена! Уж не она ли нашла супругу своему сыну? Наверное, она многое могла рассказать мне: о том, как Мориса Жановича не хотели брать в военное училище и как его старый, но еще грозный, дед дошел «почти до министра»; как юная Наталия Сергеевна сначала побаивалась свою свекровь, а потом вдруг перестала, когда та дала понять сыну, что совсем не все его прихоти можно и нужно выполнять; и как потом, уже чуть позже, Наташа робко назвала Лену мамой.

«Ты все понял, страж?»

Я иду на улицу. Достаю электронную сигарету, «дымлю» паром и любуюсь на его облачка. Я думаю о том, что, пожалуй, ничего не кончилось. Жизнь обладает одним удивительным свойством – она начинается каждый день до самого конца и, не знаю как вы, а я верю в то, что она начинается и после. И она – не подделка подо что-то пусть и действительно красивое. Впрочем, о чем это я?.. Это уже все знают наверняка.

Алеша ничего не просит…

Маленький, толстенький и солидный Алеша, заложив руки за спину, расхаживал по комнате. Пушистая елочка в углу комнаты заманчиво мигала разноцветными огоньками. Она пахла смолистыми еловыми шишками и праздником.

«Новый Год это всегда очень хорошо, – размышлял про себя маленький Алеша. – Подарки там всякие разные… Да и вообще… Хотя нет, подарки все-таки самое главное. Как же без подарков-то?»

– Мамочка, ну дай еще одну конфетку, – ласково выпрашивала у мамы младшая сестра Настенька. – Пожалуйста!

Мама отложила вязание и, стараясь сохранить серьезное выражение на красивом и спокойном лице, посмотрела на Настеньку.

– Не хорошо быть такой сластеной, – мама все-таки улыбнулась. – Сколько же можно?..

– Много можно, много! – радостно закричала Настенька и прильнула к маме. – Ну, дай конфетку.

Алеша покосился на сестру и не спеша направился в прихожую.

Шесть больших бумажных мешочков с конфетами, шоколадками, орехами и мандаринами лежали в стенном шкафу на третьей полочке сверху. Два из них предназначались Алеше и Насте, а остальные – его двоюродным братьям и сестрам. Для подарков еще не пришло время, но заветное 1 января – то есть послезавтра – казалось Алеше уж очень далеким.

Малыш привстал на цыпочки и пошарил рукой в одном из не завязанных мешочков. Ладошка сжала шоколадку. Грани добычи казались твердыми, как грани сундучка из сказки про пиратов, которую недавно читал папа.

«Попалась!» – с приятным замиранием сердца подумал Алеша.

Алеша уже не верил в Деда Мороза и знал, что подарки детям покупают их родители. Позавчера Алеша выследил, как мама прятала большие и разноцветные мешочки в шкаф…

…Шоколадка была немножко горькой. В руках малыша тихо шелестела фольга и бумага, Алеша ел, с опаской поглядывая на дверь. Потом он аккуратно вытер рот и, изобразив на лице взрослую сосредоточенность, вернулся в зал.

Настенька по-прежнему сидела рядом с мамой. Она перекатывала во рту дешевую, твердую карамельку и разглаживала на коленях блестящий фантик.

– Вот и Алеша пришел, – сказала мама.

Алеша нахмурился