Императрица чуть возвысила голос под конец — но продолжила уже тише.

— Прошу почтить павших минутой молчания.

Мама и Папа — а следом за ним и генералы на трибуне сняли фуражки и склонили головы. Мы последовали их примеру и стояли так, пока ее государыня снова не заговорила.

— Но их жертва не будет напрасной, а подвиг — забытым. И я, стоя здесь и сейчас перед вами, клянусь — ее величество оперлась на трибуну и чуть подалась вперед, — что виновные в страшном преступлении против армии и всего государства будут найдены и непременно наказаны. Что всех, кто хоть самую малость причастен к гибели ваших товарищей, предстанут перед судом. И что ни тогда, ни впредь никто не посмеет сказать, что этот суд был несправедливым!

Императрица снова замолчала и медленно обвела взглядом выстроившихся перед ней юнкеров. Я подобрался и с трудом подавил невесть откуда взявшееся желание поправить форму — хотя она и так выглядела отлично.

— Знаю, что многие — даже из тех, кто сейчас стоит здесь в военной форме — могли бы упрекнуть меня в излишней мягкости. В том, что первейшая задача и долг государя — любой ценой защищать своих подданных и весь народ от любого врага — кем бы он ни был. В том, что я делала для этого недостаточно, слишком мало. И даже в том, что в случившейся здесь трагедии есть доля и моей вины. Каждый из вас отвечает передо мной — но так же и я должна держать ответ перед каждым. — Императрица опустила голову. — И, может быть, вы вправе сейчас его требовать. Может, гибель каждого из ваших товарищей и на моей совести.

Над строем повисла гробовая тишина. Нет, конечно, государыня не могла обойти в своей речи эту тему, но сказать о собственных ошибках так прямо, без особых витиеватостей… Она не ошиблась — многие и в столице, и даже здесь, в Пятигорском уезде имели зуб на городовых и жандармов — но кто в своем уме посмел бы обвинить саму императрицу?!

— Но тот, кто на моем месте судил и карал бы без разбора — не имеет ни ума, ни сердца, — тихо произнесла государыня, поднимая голову. — Немногие из собравшихся здесь знают, каково это — обратить оружие против собственного народа, против своих же братьев. И едва ли хоть кто-то пожелает себе подобной участи — как не пожелаю и я. Но если придется, — государыня вновь возвысила голос, — нам хватит решимости! Если враг своим коварством вынудит нас всех воевать на своей земле, защищая свои дома и семьи — мы будем готовы! Господь дал мне достаточно силы духа отдать приказ! — Государыня полыхнула Даром так, что по траве между нею и строем прошелся ветер. — И не имею сомнений, что и вам он дал достаточно, чтобы этот приказ выполнить. Я стою здесь перед вами не только чтобы почтить память павших. И не чтобы наградить героев. И не только чтобы пообещать, что впредь подобное не должно и не может повториться! — Государыня опустила ладони на трибуну. — А чтобы еще раз напомнить то, что и так знает каждый из вас: корона, армия и народ неделимы! И что бы ни случилось, какая бы судьба ни ждала отечество — так было и будет впредь. Я верю, что в нужный час мы сплотимся, чтобы встретить врага. И, если придется, ударить так, что второй раз бить уже не понадобится! Ура, господа юнкера и офицеры!

— Ура! — рявкнул Мама и Папа.

— Ура! — заорал я хором с остальными. — Ура! Ура-а-а!

— Но достаточно думать о печальном, — снова заговорила императрица, когда гром голосов над строем стих, улетев с ветром куда-то к Бештау. — К моей величайшей радости — и на счастье всего отечества — среди нас есть те, без кого жертв случившейся трагедии было бы неизмеримо больше. Те, кто даже перед лицом смертельной опасности сохраняет мужество, силу духа и умение, присущие истинным воинам. И среди них первым по праву может называться отважный юноша, который безоружным вступил в неравный бой с врагом — и победил, едва не пожертвовав жизнью!

— За воинскую смекалку и отвагу, проявленную в бою, — торжественно произнес один из генералов на трибуне — самый блестящий и осанистый из всех, — юнкер первого курса славного Владимирского пехотного училища Горчаков Александр Петрович досрочно представляется к получению очередного воинского чина унтер-офицера.

— Молодец, княже! — прошипел Богдан, чуть повернув ко мне голову. — Заслужил!

— За уничтожение бронетехники, а также живой силы противника, — продолжил генерал, — произведенные без оружия и в условиях численного и тактического преимущества противника, юнкер Горчаков также представляется к вручению Ордена Святого Владимира четвертой степени.

— Господин юнкер Горчаков, — громыхнул Мама и Папа, — выйти из строя!

Выходить из первой шеренги не так уж сложно. Если бы не повезло уродиться рослым — стоял бы во второй, дожидаясь, пока однокашники расступаются в стороны — как положено, строевым шагом с лихими поворотами на каблуках. Но и простейшая команда вдруг показалась почти невыполнимой, будто я разом забыл все нужные движения.

Но только на мгновение. Едва зычный голос Мамы и Папы стих, я уже вбивал сапоги в землю, подхватив на грудь винтовку. Ровно пятнадцать чеканных шагов — и поворот налево, когда ее величество спустилась ко мне с трибуны.

Вблизи государыня оказалась еще меньше похожа на с детства знакомый образ, чем издали. И фото в газетах и журналах, и уж тем более портреты кисти столичных художников неизменно показывали или грозную владычицу, или крепкую женщину, к которой никак не лепилось обезличенное “средних лет”. Пусть не молодую, но уж точно еще не вышедшая из той поры, которую принято называть расцветом сил. Блестящую, величественную и рослую, воплотившую собой всю силу и простор огромной державы.

Реальность выглядела куда скромнее: даже в сапогах с изрядным каблуком и высокой прической государыня императрица казалась совсем небольшой — если не сказать хрупкой. Макушкой она едва достала бы мне до подбородка, и если бы не выправка и умение держаться, пожалуй, и вовсе показалась бы низкорослой. В светло-русых волосах уже виднелось немало седых, хоть ее величество и только-только разменяла шестой десяток. Она наверняка могла прибегнуть к услугам лучших столичных целителей, чтобы продлить молодость, но то ли не пожелала…

То ли даже почти всемогущая магия оказалась бессильна против возраста и того, что навалилось на государыню в последние месяцы — или до срока подводил собственный Дар. Я украдкой “потянулся” к ее величеству. И не встретил ни сопротивления, ни даже сплетенной “брони”. А может, государыня сама не пожелала от меня прятаться. Или вовсе не стеснялась собственной магической силы, которую едва ли даже самый сладкоголосый из придворных льстецов решился бы назвать выдающимся.

Уверенный шестой класс. Может быть, пятый — с поправкой на родовой Источник Романовых. И совсем уж далекая от боевой специализация, даже не стихийная — то ли целитель, то ли ритуалист-заклинатель, то ли что-то совсем близкое к природе. Формально государыня была еще заметно выше меня по магическому рангу, но последние полгода с небольшим я набирал силу не по дням, а по часам. Наверное, она даже не поняла, что я…