— Это моя лаборатория, — с воодушевлением провозглашает доктор Валлардо, наслаждаясь возможностью продемонстрировать свое рабочее место. А я, в свою очередь, с готовностью восхищусь любым офисом, который в шестнадцать тысяч раз больше моего. Где он деньги берет содержать такую громадину?

— Просто замечательно, — говорю я.

Он ведет меня вдоль шеренги исследователей в белых халатах, суетящихся, будто лабораторные крысы, вокруг своих хитрых штуковин. Они лишь на миг отрываются от своих экспериментов, чтобы поприветствовать шефа, и тут же, будто подгоняемые невидимым кнутом, возвращаются к работе. Мы подходим к молодому человеку в очках, чье облачение с прической «утиный хвостик» кажется забавной попыткой вызвать ностальгию по временам Джеймса Дина и раннего Брандо. Должно быть, модель Фанджутсу, вроде того подобия Джейн Мэнсфилд, что они выпустили несколько лет назад. Нынче в моде облачения в стиле ретро; я и сам подумывал, не добавить ли волос на груди — аксессуар 513, стиль «Коннери № 2» — и золотых цепей в придачу. Вполне подошло бы к моим усам, по поводу которых, должен заметить, я за весь день не услышал ни одного отрицательного отзыва.

Мы представлены друг другу по всей форме, и пару минут я заверяю доктора Гордона — молодого ученого, — что от меня в Совет не просочится ни капли информации. Последнее время здесь явно пребывают в некотором беспокойстве.

— Доктор Гордон работает над перемещением белка вторичных рецепторов, — объясняет доктор Валлардо научной тарабарщиной, от которой мои мозги скручиваются, словно старое посудное полотенце. — Он ищет способ использования цитозина от одной цепи ДНК и…

— Тпру, тпру, док, подождите. — Я здесь не больше минуты, а голова уже кругом идет.

— Я что, слишком быстро? — спрашивает доктор.

— Можно сказать и так. — На самом деле я просто ни слова не понимаю. — Можете вы объяснить по-простому?

— Разве вы не читали моих публикаций?

— Стыдно признаться, не довелось. Знаю лишь в общих чертах, чем вы тут занимаетесь, не более того.

Доктор Валлардо задумывается, густые брови шевелятся так, словно на лбу у него примостились две гусеницы.

— Пойдемте, пойдемте. — Он явно принял какое-то решение, и мы покидаем молодого ученого, который только рад вернуться к работе.

Валлардо проводит меня через всю лабораторию и вниз по лестнице, говоря при этом:

— Обо мне… как бы это выразиться… ходят самые вздорные слухи. — Он отпирает очередную раздвижную дверь. — Все эти годы затворничества, да, да.

— В данном случае речь не о том, — возражаю я, хотя частично и о том. — Я в основном просматривал обзоры ваших исследований.

— Да, да. Это, наверное, более подходящий вариант.

Мы входим в коридор, весь, от пола до потолка, заполненный рядами флюоресцирующих трубок, пульсирующих бледно-фиолетовым сиянием. Доктор Валлардо ступает в середину прохода, вскидывает руки и делает пируэт, словно балерина. Ему вторят Фрэнк и Питер, и при виде этих бегемотов, танцующих «Щелкунчик», я чуть не впадаю в истерику.

— Слабое ультрафиолетовое излучение, — объясняет доктор Валлардо, предлагая мне последовать его примеру. — Убивает поверхностные бактерии. Мы пробовали облучать сильнее, но это плохо сказывается на здоровье, да, да.

Как утешительно. Я неохотно поднимаю руки и присоединяюсь к пляске Валлардо, Фрэнка и Питера.

Вволю покружившись, мы выходим с другой стороны коридора продезинфицированные и готовые ко всему, что воспоследует.

— Сейчас я закрою за нами дверь, и свет погаснет, — сообщает доктор Валлардо лично мне — я так понимаю, что Фрэнк и Питер все это уже слышали. — Мы окажемся в полной темноте, но не беспокойтесь, это нормально, да. Откроется другая дверь, и я проведу вас туда. Она тоже закроется, и некоторое время будет довольно темно, да. Так что оставайтесь совершенно неподвижны, чтобы ни во что не врезаться. Освещение минимально, на то есть свои причины.

— Готов, — киваю я.

С электрическим щелчком гаснут огни. Я слышу шуршание еще одной раздвижной двери, и чувствую сильную руку на своем локте. Меня ведут вперед, и я ощущаю дуновение, когда за нами скользит, закрываясь, дверь. Мы ждем.

— Вы правы, док. Я ни черта не вижу. — Из Медицинского центра Кука мы вышли в калькуттскую темницу.

— Подождите, — успокаивает меня доктор Валлардо. — Скоро вы все увидите, да, да.

Но пока ничего. Ничего. Ничего. О… похоже… какое-то грейпфрутовое сияние, колеблющееся между желтым и розовым, на уровне пояса, но далеко… а вот еще одно, больше похожее на свежевыжатый апельсиновый сок… и еще, и еще. И вот уже мерцают сотни маленьких светящихся ящичков, впечатлив мои зрительные нервы до такой степени, что я наконец перестаю сомневаться, где нахожусь: в инкубационной камере.

— Огни, которые вы видите — меняющиеся цвета, тона, оттенки, — все это побочные продукты химических и тепловых факторов каждого отдельного инкубатора. — Доктор Валлардо ведет меня по комнате, похваляясь своими творениями. — Голубые, к примеру, яйца оплодотворены последними. Мы не собираемся доводить их до желтого или оранжевого свечения еще три недели. Затем, удостоверившись, разумеется, что оплодотворение прошло успешно, мы сможем увеличить температуру, да…

Пока доктор Валлардо разливается соловьем, я пытаюсь обнаружить признаки мистификации, выискивая леску на спине летающего чародея. Вопреки прочитанному о докторе Валлардо и его работе, первое впечатление склоняет меня к недоверию. Легко допускать все это, сидя на собрании Совета в подвале на другом конце страны, — хорошо, есть в Нью-Йорке врач, который утверждает, будто может соединять гены динов различных видов, производя смешанное потомство, и что нам следует предпринять, если это дойдет до Лос-Анджелеса? Тогда речь шла о политическом решении, основанном исключительно на выборе оптимальных действий по защите общественных интересов в подобной, чисто гипотетической ситуации, но теперь, в этой камере, я чувствую все куда острее, и от возможных последствий мои собственные репродуктивные органы сжимаются в комок.

В каждом инкубаторе находится яйцо, и все они разные, их размеры варьируют от бейсбольного мяча до баскетбольного, но при этом, вне всяких сомнений, они остаются яйцами динозавров. Сложные наборы зажимов и резиновых подкладок хаотично обволакивают каждое яйцо в его колыбели, поднимают его, переворачивают и осторожно возвращают на место. Маленький монитор, прикрепленный к верхушке каждого инкубатора, считывает то, что я принимаю за всевозможные показатели состояния организма, хотя и трудно представить, чтобы у только что оплодотворенного яйца можно было замерить слишком много показателей.

Все это напоминает совершенно нелепую киношку, которая шла несколько лет назад и имела невероятный коммерческий успех; люди ходили смотреть ее, дабы подкрепить наихудшие свои опасения относительно нашего рода, а мы, дины, — дабы подкрепить наихудшие наши опасения относительно того, что мы действительно вызываем наихудшие опасения у людей, а потому нас следует стереть с лица земли в ту минуту, как мы решим заявить о своем присутствии; в общем, неудивительно, что фильм этот собрал кучу денег. Основная идея фильма, насколько я помню, заключалась в том, что человечий ученый использует ископаемую ДНК — ха! — чтобы воссоздать целую артель динозавров и держать нас в плену на острове где-то в южной части Тихого океана якобы для устройства увеселительного парка, да только мы умудряемся освободиться и убиваем всех людей подряд, не задумываясь, зачем нам это надо или каковы они на вкус.